Сомневался Гена лишь несколько мгновений, улавливая робкий призывный сигнал. Руки сами обняли Машу за плечи, притянули к груди.
Мягкие, не просохшие ещё кудряшки приятно щекотали щёку. Генка зарылся носом в причёску, вдохнул всей грудью насыщенный дух взаимного желания, ощутил мощный чувственный позыв, ломающий все запреты.
Маша затрепетала под его руками, покорно превращаясь в горячий воск, напрягла мышцы живота, упругие ягодицы, открыв для поцелуя нежную кожу шеи и бархатное ушко. Острые ощущения моментально ускорили оборот гормонов и крови. Остановить притяжение уже было невозможно.
Не помня себя, в горячечном бреду, Маша сбросила с Генкиных бёдер простыню, расстегнула халат, прижалась трепещущим телом, словно хотела прорасти в него, задрожала, вручила для поцелуя атласные губы.
Мужчину уже не нужно было уговаривать.
Проблеском сознания он вспомнил про пельмени, выключил газ, не в силах оторваться от самой желанной теперь и единственной цели.
Такого прилива сил Генка давно не помнил.
Через мгновение Маша оказалась у него на руках. Очнулись, осознав произошедшее событие, очень не скоро, прерывисто дыша, обливаясь потоками пряного пота.
Лица их были спокойны, одухотворены и радостны.
Чувства стыда, неловкости, досады – ничего такого не было в помине. Оба поняли, что сделали с огромным удовольствием именно то, чего хотели – перешли Рубикон. Напор желания, потребность продолжить удовлетворение похоти лишь усилилось.
Маша с наслаждением слизывала с мужчины пот, направляя движение губ вниз, туда, где греховное возбуждение опять поднимало голову. Ни она, ни он никогда в жизни не решились бы на то, чтобы даже намекнуть супругам о таком развратном желании.
Происходило с парочкой что-то невероятное. Раз за разом, даже не пытаясь чего-то согласовать, они воплощали самые смелые желания и фантазии, о которых даже не подозревали.
В голову приходило такое, о чём нельзя говорить вслух. Это можно было назвать оргией, если бы не взаимная учтивость, предельная осторожность и бережность.
Ничего неприятного и больного, только взаимное наслаждение на грани личного морального и физического запрета, которое не выглядело преступным.
В перерывах они ели, пили вино, полоскались под душем и в ванне, целовались, смеялись, внимательно, на предельно близком расстоянии рассматривали сокровенные физиологические детали, которые теперь не представляли никакой тайны, но всё ещё манили и притягивали.
Настоящее сумасшествие это было, временное помешательство или провал нравственности – неважно. Им было предельно хорошо, комфортно и весело.