Там, в клубе, я была счастлива. Мне казалось, что простила Давлата целиком и полностью. Но когда мы приехали сюда и он, выполняя обещание, во всём признался деду, отторжение возникло вновь.
Неверие.
Ощущение предательства.
Я не могла больше доверять. Потому что не знаю, где игра, а где — правда.
Когда, монтажники, наконец, уходят, Башир Давидович вперивает грозный взгляд в понурого Давлата.
Старик качает головой.
— Хорошо, что твоя мать не дожила до этого позора, — поводит сухонькой ладонью, будто очерчивая комнату. — Видимо, дурная кровь твоего непутёвого отца оказалась сильнее…
Давлат только хмыкает, но не отвечает: отца он и сам недолюбливает, я знаю. И даже слышала краем уха почему: Михей пытался втянуть совсем ещё юного Давлата в свои грязные делишки. Тот как-то отвертелся. Но отец и сын рассорились навсегда.
— Ты хоть понимаешь, что твою женитьбу нельзя считать настоящей, — Башир Давидович кивает на меня. — Отпусти девочку…
— Сам решу, — фыркает тот в ответ.
— Решишь, решала, — грустно произносит пожилой мужчина. — Понимаешь же, что я тебе наследство не оставлю… Не заслужил.
— А кому оставишь? Роме? — ехидно интересуется Давлат.
— Никому, — отрезает Башир Давидович. — Не заслужили! — вздыхает. — Оставь нас, нам с Кристиной надо поговорить.
Давлат кивает и послушно поднимается. Вопрос застаёт его на выходе из комнаты:
— Надеюсь, здесь не осталось больше твоих насекомых?
«Жучков», следилок, догадываюсь я.
Давлат вздрагивает, бросает на меня растерянный взгляд, будто ища поддержки. И мне хочется ему верить, до боли хочется — он всё ещё побитый, в рваном костюме, он честно рассказал дедушке всё, но я не могу. Какая-то стена, блок на веру.
— Не волнуйся, — отвечает грустно, — всё чисто.
И уходит.
Башир Давидович лишь качает головой. Трогает скрюченным пальцем сухие тонкие губы.
— Прости, девочка, что изнанку нашей семьи увидела, и она оказалась такой неприглядной.
Улыбаюсь, пожимаю ему руку.
— Бросьте, у любой семьи есть неприглядная изнанка. Идеальных семей не бывает.
Старик качает головой:
— Всё так, девочка. Только вот скажи мне, как я теперь могу быть спокоен, зная, что внук, в котором я души не чаял, снимал меня, лежащего без сознания, ради… — он уныло машет рукой.
Башир Давидович, разумеется, не знает, что такое хайп… Но это именно он. Ничего святого!
— А если он завтра всадит в меня нож? А если он заодно… с этой? — понимаю, что речь идёт об Элеоноре. — Понимаешь, — горький вздох, — я теперь ни в чём не уверен. Особенно, в своих внуках. И, честно сказать, боюсь их.
Меня продирает жуть. Первая мысль кинуться на защиту Давлата, но… ведь старик может оказаться правым. Однако приободрить я должна.