— Теперь я тебя по-настоящему присвоил, куколка… на веки вечные.
Притягивает меня к себе, и я кладу голову на широкое плечо в то время, как его теплые губы касаются моего виска.
— Жена моя…
Шепот в самое ухо, и пальцы скользят по моей шее.
— Муж мой… — выдыхаю прерывисто, ощущая прилив необыкновенной щемящей нежности.
Приподнимает мое лицо за подбородок и целует ощутимо, властно, нежно. Так, как умеет только он.
— Ты самая красивая невеста. Такая красивая в этом простеньком белом платье, чистая, светлая, моя заря, Аврора…
В глазах щиплет и слезы текут, когда Иван переплетает наши пальцы, где на безымянных два золотых близнеца, связывающих нас в особый знак бесконечности.
— Я люблю тебя, Ваня, невозможно это, но я жизни не вижу без тебя… Заклинаю. Выживи в своей войне. Просто выживи… — хриплю, давясь рыданиями.
Всматривается в мои глаза, а я смотрю на него, любуюсь острыми чертами. Далеко не герой, неправильный, несовершенный, грешный.
Кивает. Без слов. Без клятв и обязательств.
И что-то внутри меня наполняется четкой уверенностью, что он сделает все, но сдержит слово…
Иван Кац
— У Авроры показ. Моя куколка поставит точку в своей карьере и это будет действительно эпично. Ридли подписал все документы. Червь отпустил ее.
— Еще бы не отпустил, — кривит губы Монгол. Палач умеет делать предложения, от которых хрен откажешься, — ты только, брат, не говори мне сейчас, что решил лично присутствовать на этом показе.
— Именно это и планирую сделать.
Монгол впервые теряет контроль над мимикой и выглядит просто охреневшим.
— Кровавый, ты понимаешь, что сейчас подписываешь себе смертный приговор?! Ты в уме?! Братва Смольного после твоего отказа получила приказ на твою ликвидацию, а ты им даешь конкретное место и время, где появишься. Иван, опомнись! Эта женщина совсем вскружила тебе голову, выела мозги, я тебя не узнаю.
Ухмыляюсь. Гнев Монгола оправдан.
— Я делаю то, что должно, и будь что будет. В конце концов, накой у меня в синдикате ты?!
Сцепляет зубы, желваки вздуваются.
— Знаешь что, Царь, я уже заколебался тебя из-под пуль вытаскивать. Порядком надоело.
— Я ей обещал…
— Твою мать!
Трет лицо, встает со стула и проходится по кабинету. Весь в черном. Палач носит траур не снимая. Отдает дань памяти той, которую потерял однажды. Похожий на огромного зверя, ни в чем не уступающего мне. Молчит и смотрит вдаль в окно, думает о своем.
— Столько лет прошло, Гун, а ты свое прошлое держишь.
— Это имя забыто, Кровавый.
— Так почему не отпускаешь сам?
— Не лезь.
— Твои тайны, брат, я уважаю, но при этом ты единственный человек на белом свете, кому я не побоюсь спину подставить. Только все никак в толк не возьму, почему ты все еще здесь, рядом со мной, хотя мог давно уйти.