— Я за пост не держусь! — резко ответил Рашов. — Я неплохо чувствовал себя на транспорте, могу вернуться туда снова.
— Обком не может позволить себе терять кадры на случайностях. — Голос Рудалева был жесток и требователен. — Я настаиваю, чтобы вы признали перед собранием ошибку, товарищ Рашов. Ваша амбиция неуместна!
На лице Рашова пятнами проступила краска.
— Выступить вам надо сейчас, унять страсти. Люди успокоятся и будут говорить о деле. — Рудалев спокойно поискал глазами, куда положить окурок, потушил, сунул в спичечный коробок. — Именно сейчас, время дорого, Валерий Изосимович.
Ошибку свою Рашов признал после того, как дал оценку работе парткома по выполнению обязательств. Его самокритичность понравилась коммунистам. Они ждали, как будет реагировать секретарь горкома на критику: признает или обойдет. Рашов публично признал ее, сделав это коротко и деловито. И деловитость его тоже пришлась по душе людям, так и должно быть, у него забот много, за заботами где-то и промахнешься, бывает, — было написано на лицах.
Чувство освобождения от тяжкого и неприятного бремени испытал Рашов, заявив о том, что допустил ошибку. Даже в тот момент, когда он, сев за стол после перерыва, сделал в блокноте, в продуманном заранее плане выступления пометку-тезис («Ошибка — наука на будущее»), что-то сопротивлялось в нем признанию. Он скорее выполнял требование первого секретаря обкома, чем искренне раскаивался. И лишь вернувшись с трибуны на свое место за столом президиума и уловив, как изменилось отношение к нему зала, понял, что должен был сделать это. И обрадовался тому, что это уже сделано, что коммунисты вернули ему свое уважение.
А потом, когда выступил каменщик Скачков, и вообще все стало на место, Скачков уже ни слова не сказал о Рашове, а начал с критики Шанина, Чернакова и Волынкина.
— Больно велик в обязательствах просчет, как считали-то? А может, и вовсе не считали наши руководители? И Волынкин в том числе. Для виду пошумели... — Скачков выступал по обыкновению без бумажки, часто умолкая. Его худощавое лицо было взволнованным. — Не могу только понять, кому и для чего эта потемкинская деревня понадобилась!
Рудалев удовлетворенно кивнул: теперь оба — и Рашов, и Волынкин — получили свое, всем сестрам по серьгам. Секретарь обкома был рад, что истинную оценку Волынкину дал авторитетный человек, Герой Труда.
— Комбинат мы пустим в феврале, если будем на всех объектах работать так, как Белозеров, — оборачиваясь к президиуму, проговорил Скачков; он понимал, чего первый секретарь обкома ждет от него. — Сумел ведь Белозеров построить ТЭЦ-два, кто в это верил-то? Один кричит да требует, другой думает да делает. Белозеров — из последних.