Мара говорила, что была маленькой, когда её мама родила братика и тоже затосковала, да так, что однажды в начале зимы ушла из дому к реке в одной рубашке; её нашли по следам, которые она оставляла на снегу босыми ногами. Но было слишком поздно, – речные духи уже забрали её душу. Она так и не сказала больше ни слова, к вечеру начала кашлять, а лекарства, которые ей пытались влить в рот, выплёвывала. Через день у неё начался жар, а через четыре она ушла в страну духов. Маленького брата выкормила тётя, а Мара почти не помнила маминого лица. Она помнила только тёплые и нежные полные руки, а ещё пелену пепельных волос, которая отгораживала её от всего остального мира, когда мама наклонялась её обнять.
Все, включая отца, боялись, что мама тоже вот так однажды уйдёт к реке, поэтому к ней постоянно заходили женщины из ближайших дворов, когда не заняты были летней работой. А ещё на своей маленькой повозке приезжала олем Ати и пыталась тихими и ласковыми словами прогнать тот туман из головы мамы, который постоянно слезами выливался из её глаз. Ати пела ей нежные песни и говорила о том, как маму любят, как много она умеет делать и сколько всего она может передать своим детям, и мама на время будто оживала. Но олем не могла приезжать часто – она была очень стара, и, кроме мамы, ездила во дворы других людей. Тех, кто потерял своих детей, лишился родителей, кто внезапно заболел или в чью голову духи принесли черные, тоскливые мысли.
Аяна тоже хотела бы научиться подбирать такие тихие, нежные слова, чтобы мама перестала плакать. Она постучала в дверь маминой комнаты, и, не услышав ответа, слегка надавила ладонью на крашеные доски.
Мама проснулась давно, но лежала на смятой постели, глядя в стену. Аяна тихо подошла и присела на край кровати.
– Мы едем сегодня на поле. Роса стала совсем холодной. Если опоздать, власка сгниёт. – Аяна помолчала, ожидая ответа, но его не было. – Помнишь, ты мне рассказывала: недолежит, руки расцарапает, перележит – в гниль превратится…
Мама вдруг рывком села и притянула её к себе, так же, как с утра сама Аяна подхватила сонного Шоша.
– Айи, какая же ты у меня уже взрослая. Ты такая умница, такая красавица! Прости меня… прости! – Из её глаз хлынули слёзы. – Я просто не могу! Прости меня!
Аяна разрыдалась, обнимая маму. Она не знала, как помочь, что сказать, что сделать. Горечь застилала глаза, белая-белая птица над морем надрывно кричала, терзая сердце. Слёзы текли, а внутри, где-то в груди, билось то, что невозможно было выразить словами.
Они сидели так какое-то время, потом мамины руки обмякли. Она отстранилась и опустила голову.