– Я думаю, нам давно пора ночевать в постоялых дворах, кирья, – сказал он. – Прости, но ты выглядишь паршиво.
Она затравленно взглянула на него. Она и чувствовала себя так же, как он сказал. Паршиво. Это слово точнее всего описывало то, что происходило с ней и вокруг неё. Погода, дороги, четыре постоялых двора с жёсткими кроватями, пара ночёвок в рощицах, после которых она просыпалась с росой в волосах и ощущением, что по ней за ночь пробежался табун лошадей какого-то хасэна. Паршиво. Она плакала по ночам и почти отчаялась, а живот рос, и росла её тоска по Конде. Она не снимала его рубашку, надевая её под свою, и Верделл мучился, не зная, чем ей помочь.
– Кирья, спускайся, посмотри, – весело сказал он как-то утром, и Аяна села на кровати, потягиваясь.
Этот постоялый двор был чище предыдущих, кормили тут неплохо, и ей было немного жаль уезжать. Она натянула сапоги, что далось ей уже не так легко, как раньше, и спустилась во двор.
– Вот. Это теперь наше, – сказал он, показывая куда-то под навес.
Аяна присмотрелась.
– Ты купил повозку? – спросила она удивлённо. – Но как же дороги?
– Дальше будут чуть получше. Кирья, мы сможем ехать ночью. Будем дежурить по очереди и делать несколько привалов. Лошади у нас уже натренированные, думаю, за месяц с небольшим мы доберёмся. Видишь, сколько соломы? В ней можно спать, а ещё она смягчит тряску.
– Ташту надо постепенно заезжать в упряжь. Тогда сможем их менять.
– Я так и рассчитывал.
Аяна радовалась повозке, как подарку небес. Она ожидала, что будет трясти и укачивать, но камешки на дороге попадались редко. В первую ночь в повозке она спала так хорошо, что проснулась с ощущением, как будто провела её дома, на сеновале.
– Верделл, у нас осталось много денег? – спросила она, когда первый месяц осени подходил к концу.
– Впритык хватит, чтобы переправиться. А с продажей повозки хватит, чтобы добраться до Чирде. Нет, до Чирде не хватит. Кирья, мне надо работать.
Теперь они останавливались в каждой деревне, и Верделл уходил искать работу. Иногда он возвращался быстро, разводя руками, а иногда выбегал и помогал Аяне распрячь лошадь, и приходил вечером, гордо звеня заработанными грошами.
– Почему у тебя сегодня такое лицо? – спросила Аяна как-то раз, запрягая вечером Ташту. Он не любил возить повозку и бочком отходил от Аяны, когда она пыталась застегнуть упряжь. – Что ты делал в деревне?
– Работал, – сказал Верделл, убирая в кошелёк пару медных. – Просто работал.
В следующей деревне он тоже задержался, и тоже вышел с угрюмым лицом. Аяна забеспокоилась. Почти в каждой деревне они теперь останавливались на привал. Верделл стал молчаливым и приносил больше денег, но Аяна волновалась.