Лариса посмотрела на Стешу, словно впервые увидела.
– Не продажной же девкой ты родилась! Ты двигай отсюда, а по дороге, может, и вспомнишь, кто ты есть! И кем ты могла стать, а кем стала! Может, вот это, во что ты превратилась, ещё обратимо!
Лариса Алексеевна обняла Стешу, поцеловала её в лоб, перекрестила. Та стояла абсолютно бесчувственная.
– Претерпевший же до конца спасётся… Уходи! Иди в порт. К кассам. Не дай бог поймают, про нас молчи! Иди же, иди! Тебя Клёпа чёрным ходом выведет. Ко мне вот-вот придут!
Механической куклой Стеша пошла на выход, из коридорчика вынырнула бойкая Клёпа, приняла у неё чемоданчик. Блеснув ярким карим глазом, спросила у хозяйки:
– Что там, в Соединённых Штатах? Говорят, хорошо! Может, мне туда рвануть, как думаете?!
– Что ж ты на учительские курсы не рванула, когда я тебя посылала?
– Ой, ну то курсы! А то – Америка! – Клёпа мечтательно закатила глаза. – Там и господа, поди, почище наших!
– Проститутка ты и есть проститутка! – обозлилась на Клёпу Лариса Алексеевна. – Господа везде из одного теста. Девки, впрочем, тоже. Идите уже! Проводи её в порт! И не дай зелья купить, а лучше сама ей билет на пароход возьми! На вот! – Лариса метнулась к секретеру, достала бумаги и сунула Клёпе. – На этот документ. Ты её накорми, посади, и пока не отойдёт пароход, здесь не появляйся! Поняла?
– Поняла!
Клёпа и правда была понятливая, сообразительная, талантливая и надёжная. Но уж слишком… проститутка.
Лёгкая штатская бричка с господином полицмейстером, снаряжённым, впрочем, не по форме, подъехала к заведению, аккурат когда Стеша с Клёпой скрылись в переулке. Рядом с полицмейстером мостился добрейший простак самого затрапезного вида. Цепкие умнейшие глаза немного разрушали этот образ, но полицмейстер хорошо знал своего спутника, и им не надо было ломать комедии друг перед другом. Но они так давно привыкли к своим маскам, что даже зная суть товарища, несколько театральной формы разговора оставить не могли.
– Россию, дражайший Андрей Прокофьевич, погубит не эта их рэ-во-лью-ция, а люэс! Нашу богоспасаемую империю пожрёт именно лю-эс! – язвительно подчеркнул простак, слишком демонстративно туго спускаясь вслед за легко спрыгнувшим полицмейстером.
– Вы так говорите, Яков Симеоныч, как если бы о разных вещах. Будто у революционеров нет люэса. Революция по природе вещей своих и есть люэс.
– Есть, есть! Как же не быть! – живо откликнулся Яков Семёнович. – Вы совершенно правы о природе иных вещей этой девки, революции! Иные их идеи и есть порождение пожранного спирохетами сознания. Ибо здоровому человеку они и в голову не придут. Среди них же тьмы и тьмы образованных. Казалось бы, уж они-то должны понимать, что революция в диалектическом смысле всегда есть перемена правящего класса на уголовный. Между оными классами по существу нет никакой разницы. И что любой дорвавшийся до власти занимается грабежом, насилием, пропагандой…