– Неужели это… конец?
Иссур не ответил на ее вопрос. Помедлив несколько секунд, он сказал:
– Помни: мы достигли нашей цели. Мы вырастили новое поколение, которое выживет, которое победит. Мы сделали все правильно.
– Да. Но кое-что пока еще мы не выполнили.
Мари схватила друга за щеки и впилась отчаянным, безумным, горьким поцелуем в его губы. Оторвавшись спустя несколько мгновений и упершись носом в мальчишечье плечо, она пробормотала:
– Как жаль, что это произошло так поздно.
Иссур нежно приподнял подругу за подбородок и с теплотой оглядел лицо, ничего милее которого для него не существовало теперь на свете. Сверху раздался скрежет. Кто-то отодвинул крышку и засыпал внутрь темного порошка. Неодобрительный гул начал перерастать в испуганные вопли. Стали безуспешно ломиться в дверь. Дети еще сильнее прильнули друг к другу.
– Знаешь, о чем я больше всего жалею? – вдруг спросила Мари.
– О чем?
– Я так толком и не поносила туфли. А ведь они красивые, элегантные такие, с тонкими ножками каблуков. Глупая я была, что в школе всегда башмаки им предпочитала.
Комнату, наполненную страшными криками, вопреки всему огласил звонкий детский смех, показавшийся запертым в ней смехом лучезарных ангелов. А далее крышка в кирпичном потолке задвинулась и все поглотила кромешная темнота.
Спустя несколько часов из высоких труб длинного здания повалил черный дым. Некоторые рабочие, находящиеся в это время на улице, дети, идущие в колоннах, вопреки строжайшим запретам остановились и сняли шапочки. Самый старший подросток из детского барака вышел вперед и воздел руки к небу, заволоченному темными клоками со словами: «Спасибо Иссуру и Мари, самым человечным из нас!». Ему вторили другие ребята. Военные накинулись на нарушителей, колотя их палками, разражаясь всевозможными ругательствами и стараясь возвратить детей обратно в строй. Но бесполезно. Никто не сдвинулся с места и не надел шапки. А дым все валил и валил из почерневшей трубы, улетая вверх и унося с собой крохотные частицы маленьких узников, почти ничего не значивших в истории своей страны и мира, но внушивших каждому, кто был с ними знаком, капельку веры в желанное освобождение.
Незадачливый автор на первой же странице своей повести упомянул, что он отнюдь не романтик. Так вот: он ошибся. В каждом писателе есть доля романтики. Конечно, он может и даже скорее всего будет это отрицать. Даже этот писатель ошибся, ошибся так глупо. А эта доля, пусть маленькая и почти незаметная, есть в каждом творце.