Я фыркнула. Потом еще раз. Потом не выдержала и в голос расхохоталась. Мокки тоже стал смеяться, еще громче.
Мы сидели на огромной белой печи, заваленные подушками, и смеялись так, что окна тряслись. Взлохмаченные и мокрые волосы Мокки — он успел сходить в душ — торчали во все стороны, как птичьи перья, и то и дело падали ему на глаза, я тоже отчаянно заправляла за уши свои выбившиеся из хвоста синие прядки. Мы оба были одеты в какие-то расшитые халаты, выуженные для нас госпожой Галасой из огромного узорного ларца, и сами себе напоминали торговцев из увесилительного квартала Пряной Ласточки. Пока мы хохотали, ловкие пальцы взломщика не переставали привычно крутить в руках какую-то прихваченную на столе финтифлюшку — Мокки часто что-то вертит в пальцах, чтобы не терять навык. Чаще всего — когда нервничает... Я же все время придерживала халат — он, безразмерный, украшенный тяжелым бисером, так и норовил съехать с плеча, оголить его, и я упорно этому препятствовала, хотя... Может, халат прав?
За окном была весенняя ночь и мириады пляшущих светлячков. Камин потрескивал, печь тихо гудела, на столе дрожали свечи. Было сумеречно-интимно и как-то распахнуто-оголтело — особенно из-за всего этого хохота и предшествующих ему приключений, — и я подумала, что Мокки точно должен меня сейчас поцеловать.
Ну прямо должен. Ну как иначе. В теории, я и сама могу, но…
Мокки вдруг очень резко перестал смеяться и, подавшись вперед, посмотрел на меня в упор. Мы оказались волнующе близко. Наши носы почти касались друг друга, и я видела крохотный белый шрам над правым глазом Бакоа. От Мокки пахло свежим бергамотовым мылом и немного морем — потому что от него всего пахнет морем — пустынным, черным, ночным. Закрыть глаза и утонуть, забывшись, — что может быть проще? В шальных зрачках Бакоа отражалось мое взбудораженное, бдительное лицо. Сам вор выглядел странно. Он был разгоряченным и гневным, будто сейчас кто-то его очень разозлил. Я непонимающе нахмурилась.
— Джерри, — тихо сказал Мокки, кладя обе ладони мне на плечи и вцепляясь в них до боли, так, что я чуть не зашипела. — Джерри, я должен…
Но именно в этот момент на кухонном столе случилось экстренное восстание из мертвых. А именно: Тилвас Талвани резко сел, снял с глаз два фиалковых цветка, за каким-то гурхом положенные туда целительницей и вздохнул, глядя на них:
— Хорошо хоть, не свежие огурцы.
Потом аристократ повернулся к нашей живописной композиции и слегка, на полсантиметра, вскинул бровь:
— Я помешал?
Не успела я удивиться тому, как, оказывается, рада увидеть его живым и снова приятно-румяным — несмотря на все отягчающие обстоятельства, связанные с его личностью и крайне неудачным моментом пробуждения, — как Мокки зарычал.