Она говорила так медленно, так убаюкивающе, что я снова чуть было не начала клевать носом. Но Мокки не терял деловой настрой.
— И что, Галаса, во мне ты тоже видишь что-то сломанное? — вызывающе спросил он.
В ответ на вопрос Мокки целительница едва заметно приподняла свои контрастные светлые брови.
— Вижу, вор, — сказала она без тени вызова или улыбки.
— Ну и как же ты хочешь помочь мне?
Галаса несколько мгновений молча смотрела на него. Мокки равнодушно грыз аппетитную хлебную корочку.
Наконец женщина неспешно заговорила низким, грудным голосом:
— То, что кажется тебе изъяном, на самом деле — красивый узор. Такой же прекрасный и необычный, как многие другие. И в глубине души ты это знаешь, Мокки Бакоа. Но столь многие говорили иначе, что ты стал сам своей жизни наносить увечья, пряча за ними этот узор. Перестань калечить себя. Ты прекрасен, Мокки. Ты прекрасен. Ты достоин. Тебе ничего не надо для этого менять, ты и так хорош, изначально. Ты имеешь право любить себя, более того — мир хочет, чтобы ты себя любил.
После этих слов повисла пауза. Да такая, что стало слышно, как в окно бьется светло-зеленый мотылек. А затем Мокки, замерший было, скорчил такую кисло-«задолбанную» физиономию, что всякая магия растворилась. Увидев это, Галаса молча развернулась к двери из избушки. Открыла ее, уже ступила на порог, но в последний момент все-таки развернулась...
Ее зеленые глаза чуть прищурились, и целительница вдруг небрежно, будто что-то очень неважное, бросила:
— И еще. Честнее было бы рассказать.
И знахарка и вышла в ночь.
— Во всех этих «духовных учителях» и «просвещенных», которых такое неадекватное количество на вашем острове, меня больше всего поражает то, что они настолько одинаковые, — едва за ней закрылась дверь, выдохнул Мокки. — Говорят негромко, одеваются «природно», считают, что вселенная нас любит и все такое. Энергию туда же приплетают. Про религию особенно не упоминают, потому что это не модно, но мотивчики все те же. И главное: если ты не реагируешь, они говорят, что, дескать, не-не, он среагировал, но точно среагировал внутри, ребята, я вас уверяю, но его всякие там колючки и плохие черты характера не дают ему это показать, ведь ему БОЛЬНО!.. И в конце так драматично: "я вижу твою боль, я понимаю тебя", — у Мокки получилась настолько идеальная скорбно-сочувствующая интонация, что я хмыкнула.
— А вот этот твой монолог не означает, что ты среагировал? — пожурила я.
— Не-е-е, — помотал головой Бакоа. — Этот монолог означает, что я в край задолбался. Тилвасу пора проснуться и объяснить, какого гурха тут происходит, иначе я встану прямо сейчас и пойду домой. Заберу своих воров у Алого братства, а потом разверну такую бойню в гильдийском квартале, что в итоге вообще никаких других гильдий не будет — лишь одна, имени Мокки Бакоа. Подомну весь район и город. Зря, что ли, эта Галаса сейчас сказала, что я достоин? Вот, считай, мотивировался. Не в том направлении, в котором она хотела, зато как успешно!.. — он подмигнул.