— Какие сиделицы? — я все еще ничего не понимала.
— Те, кто у колонки стояли. Эти женщины приехали сюда потому что некуда идти им в родных местах. Не ждет их там никто. Из колонии вышли, поскитались, да если мозги на место встали, то сюда иногда таких прибивает, как щепку к берегу. Ну да мы их принимаем, да втолковываем как им жить. Не всегда получается, но защитники из них хорошие.
— А мужчины ваши где? Ни одного не видела, и детей тоже. Дети тут есть?
— Детей никто из нас иметь не может. Да и опасно сюда с детьми приезжать. Они у козлов первые жертвы. А мужчины тут чахнут, да умирают. Место такое. Знаю, что есть деревни у других разломов между мирами, где только мужчины живут, а женщины не приживаются. Каждый несет свою долю. Ну, да это даже хорошо. Еще раздоров из-за мужиков нам не хватало.
Ну да, ну да, если они из-за булок так ругаются, что ж из-за мужчины будет? Клочки по закоулочкам полетят от вязаных кофточек. Ах, да, вот еще назрел вопрос.
— Баб Поль, а почему вы всегда в теплом? На улице жарища же. У всех кофты, а ваша подруга Лида Беркина в салопе плюшевом, не жарко вам?
— Да кровь не греет уже. Многие из нас так давно живут на этом свете, что и счет потеряли. А у Лидки салоп - естественная принадлежность, так сказать. — засмеялась старушка.
Не очень понятно, но хотелось спросить еще.
— А вот этот человек в форме, он кто?
— Начальство наше. Ты что думаешь, про такие места никто, кроме живущих здесь и просвещенных ебанашек, которые слышали звон, не знает? Здесь тебе не Шамбала. У нас все под контролем. Специальная организация нам помогает. Обеспечивает. Договор у нас.
— А вот еще хотела спросить… — открыла рот я, но баба Поля резко меня перебила.
— Так, время сбора. Наши там уже балаган для пришлых закрыли и ждут. Пошли. Надень потеплее чего, ночи прохладные.
— А можно еще спросить? В доме ванная, а туалет на улице. Как так? Зимой же холодно.
— А это, Настасья, традиция. А потом у нас тут есть умелицы, волну на говне поднять. Уж лучше не в доме.
На улице было светло, почти как днем, за краем леса пряталась вечерняя заря, крася небо в розоватый цвет. Улицы деревни были пусты, и только иногда из дворов выходили старухи, кивали моей спутнице и пристраивались рядом с нами. В руках они несли длинные дубины, утыканные гвоздями-десятками со срезанными шляпками. Молча вышли на окраину деревни небольшим женским отрядом.
До берега реки Кокшеньга было всего ничего. А там уже горел высокий костер, сбоку от него стояли старушки в два ряда и, пригорюнившись, пели какую-то заунывную песню.