Отчекрыжив длинное, я перешел к удалению оставшегося короткого, иными словами – к бритью. Слипшаяся шевелюра (от вполне подходящего к случаю слова «шевелится») соскабливалась вместе с корнями. Пиявка рвалась и плакала. Вой стоял на всю башню, если не на весь поселок. Не знаю, что о происходящем думали окружающие и какие сцены представляли. Не до того. Юлиан держал, обхватив вокруг корпуса, я скоблил. Постепенно вырисовывалась маленькая кругленькая головка, нежная и беззащитная, как у ребенка. Белая кожа черепа резко контрастировала с загаром на остальных частях. Бунт и скулеж мы подавляли сжатием и пинками.
– Готово, – наконец, сообщил я.
Пиявка рванулась, но зря. Бритье было только началом. Теперь и Тома подключилась, зачерпывая воду и поднося ковшики. Началось великое омовение – возможно, первое настоящее мытье в жизни молодой человолчицы. Татуировки на ее загривке не обнаружилось, значит она коренной житель пещеры. Не деревенская. Хотя… У Юлиана тоже нет татуировки. Но он не волк.
Огорошило: может, она из долины? Не липовая, как я, а настоящая? Кто знает, где стая ходила и что делала лет пятнадцать-двадцать назад.
– Гррр! – злобно рыкнул я на вырывавшуюся Пиявку.
Она затихла. Я осторожно привстал, колени разжались, но левая рука всей пятерней легла на голенькую макушку, сдавив до боли, чтобы Пиявка не забывалась.
Кажется, она смирилась.
– Вставай. – Я взял ее сзади под мышки и поставил на задние конечности.
Пиявка изо всех сил хотела опуститься обратно. Ей было тяжко. Ноги тряслись. Она вся тряслась. Пришлось держать на весу, почти прижав спиной к груди.
Тома покосилась на отброшенный подальше бритвенный нож. Ее взор задумчиво опустился на оставшиеся густые заросли. Не знаю, как насчет мелких паразитов, но думаю, в таком лесу могли жить и мыши.
– Разве не собираешься… – начала Тома.
– Тебе же сказали: верхние и нижние – разные виды, на других волосах не живут.
Поочередно покривив рот в разные стороны, Тома брезгливо выдавила:
– Все равно – негигиенично.
– Тогда делай сама.
Тома не стала спорить. Вздохнув так, чтоб я понял всю глубину самопожертвования, которое Тома взваливает на свои хрупкие плечи, она взялась за нож.
Юлиану вновь пришлось ловить и сдерживать конечности Пиявки, внезапно оказавшейся осьминогом: Тома тоже перехватывала и стискивала, но наших шести рук для одной человолчицы не хватило. Я подался назад и, сжимая в руках человолчицу, медленно завалился на спину, ногами поймав и прижав к полу нижние лапки упавшего на меня тела. Юлиан помог с удержанием. Пиявка, наконец, оказалась полностью обездвиженной.