Сизон, услышав свое имя, встал с места, хотел было что-то крикнуть сидевшим на сцене, но в зале опять поднялся невообразимый шум, и Сизон, постояв немного с поднятой рукой, лишь улыбнулся и сел.
Сизона Штепуру знают не только на нашем хуторе — он по всей округе известен: уж больно силен. Так силен, что, представьте, подпрягался в плуг и пахал. Корова в борозде, и он тут же. А вот видит Сизон неважно: глаза вечно слезятся, словно в них попали соринки, от которых никак не избавиться. Его рабочая одежда (а он носит ее триста шестьдесят дней в году) пахнет примятой полынью. Но это лишь поначалу так кажется, на самом деле она пахнет мочаром, и ничего удивительного: всю жизнь человек живет на Плавистом, на острове среди болот, ну и несет от него, как от всех тамошних жителей… Впрочем, если примешать к мочару коноплю, то такой букет Сизон Штепура предпочтет любым цветам…
Во время войны фашисты изловили Сизона в оржицких болотах и заточили в Бухенвальд. Дело в том, что он плюнул… Плевал-то вроде просто так, настроение было у всех подавленное, плюнул на жизнь, а плевок попал на портрет. Чей портрет — Сизон и сам толком не знает. Да уж, видно, не простого человека…
А еще у Сизона на левой щеке и на переносице шрамы, следы узлов на колючей проволоке. Словно веснушки, только цвет другой — синеватый. Однажды (было это в самом конце войны) узники Бухенвальда, мечтая добыть себе волю, бросились на заграждение, повалили и проволоку, и столбы, к которым она была прикручена. Сизон был среди тех, кто бросился первым. Оттого у него все лицо в узловатых шрамах, точно в веснушках.
Так вот, значит, ему, Сизону Штепуре, вручают переходящее Красное знамя.
Сначала знамя развернутым вынес на сцену Прокоп Лядовский. Постоял рядом с Сизоном, пока зачитывали решение, затем передал ему. И обнялись они — Лядовский и Штепура, и все собрание встало, как один человек, — так это было трогательно.
После церемонии передачи знамени Прокоп хотел было сказать несколько слов, вышел на трибуну, но ничего не мог из себя выдавить: обида его душила. Даже заплакал, и все это видели, потому что он и не прятал слез. Самые жалостливые — наши матери — тоже начали всхлипывать. Даже на нас, беззаботных ребятишек, это произвело впечатление. Мы притихли у стены и не смотрели друг на друга, но плакать никто из нас не плакал — душа не болела…
То, что было потом, не способствует развитию действия, так что нечего об этом и говорить.
Тут пора сказать о Карпе Лыштве. Человек он не воинственный, хотя для него было бы вполне естественным проявлять воинственность, собственно говоря, это даже гражданский долг Карпа Лыштвы: как нам уже известно, он по штатному расписанию — объездчик и, следовательно, вынужден иметь дело с разными типами, в основном — с ворами. Белки у Карпа желтоватые, а зрачки по цвету — точь-в-точь пальцы заядлого курильщика. К тому же он малость косит — правда, не очень заметно.