Сельские кумушки говорили о ней коротко: «Воровка. Только и знает плодить байстрюков, безотцовщину разводит». У нее, мол, и в роду-то все были вороватые: дед у пана снопы крал, дядя в тридцать втором колоски «стриг», пока прямо с поля не забрали… И она туда же — на чужое рот разевает. Припаяли — так ей и надо. Ей и в любви не повезло из-за глупого ее характера: на того и смотреть не желаю, за этого не пойду… Да нашелся-таки один, улестил красавицу… Швырнула девичью честь под лавку.
Учитель ни в коем случае не может согласиться с теми, кто так отзывается о Станиславе. Узнай они об этом — диву дались бы. Нашел, дескать, кого защищать. Не ровен час и слух пустили бы: что ж, Станислава молода, красива, умеет порисоваться перед мужчинами. Учитель тоже доходится… Люди видели, он детям игрушки покупал, на речку купаться водил, когда Станислава на свекле работала. А назад вчетвером возвращались. Того и гляди, скоро в хату начнет ходить. Станислава, правда, вечно хмурится, от людей отбилась, а погулять не прочь — знаем мы таких, знаем ихнюю святость.
А еще Дмитру Максимовичу было известно, что сколько-то лет назад Станислава окончила семь классов, и он считал, что хорошо бы ее записать в вечернюю. По этому поводу, собственно говоря, и зашел к ней.
— Вам хотя бы десятилетку окончить, — намекнул издалека.
— Поздно, учитель, — отвечала она, развешивая выстиранное белье. — Какая тут к черту школа — ребенку нос утереть некогда.
И понесла в хату ведро с водой. А через минуту появилась с тяпкой. Подхватила ее на плечо и молча вошла в калитку, ведущую на огород…
— Не докучайте ей, у нее и так доли нет. Вертится между колхозом и домом как белка в колесе, не знает, кому ниже кланяться, — сказала Станиславина мать, объясняя причину ее отказа, и заковыляла вслед за дочерью.
Досадно стало Дмитру Максимовичу, недоброе чувство шевельнулось в нем, так и ушел домой.
На другой день, как нарочно, опять проходил он мимо Станиславина двора. Смеркалось. Солнце золотым оттиском приклеилось к небу над самым горизонтом, будто свидетельствуя, что день кончился. Около корыта из вербы играли в песке дети. Станислава стояла с лейкой в руках и не отрываясь смотрела на ночные цветы. Видно, любила их… Поздоровавшись, Дмитро Максимович остановился — так сладко пахла только что политая маттиола. Хотел было окликнуть Станиславу, но она сама быстро посмотрела на него. Глаза у нее были большие-большие и серые. А в них — непролитые слезы.
— Вы ко мне, учитель?
— Если позволите… — ответил он, обрадовавшись случаю поговорить с этой славной, просто чудесной, как ему казалось, женщиной.