Станислава перестала плакать, и это было как раз вовремя, потому что из-за хаты опрометью выбежала кумушка-соседка. Что-то шепнув Станиславе и лукаво, словно бы из-за тына, взглянув на учителя, исчезла…
Они стояли под зеленым шатром из дикого винограда, тянувшегося высоко вверх и расползавшегося по соломенной крыше. Стояли и молчали. Потом Станислава села на завалинку, а он, с ее разрешения, — прямо на чистый кудрявый спорыш. Молчать было неловко. Но о чем говорить? Упоминать о школе Дмитро Максимович после вчерашнего не решался. Разглядывая ласточкино гнездо, мастерски слепленное из клейкой земли, он пытался вспомнить, кто ему говорил, что эта щебетунья птица приносит людям надежду, которая всегда сбывается. И еще — что ласточка не гнездится там, где живут злые люди.
Дмитро Максимович любовался крупными каплями росы, повисшими на листе только что политого калуфера. Станислава, стыдясь самой себя, осторожно переводила дыхание, не зная, куда деть свои тяжелые красные руки, как остановить дрожь в огрубевших, но красивых пальцах. Казалось, ее взор ловит лёт вечернего шмеля, который лениво кружит над цветником, и она всем существом вбирает в себя чудную энергию звуков, создаваемую трепетанием его крылышек. Учитель невольно переводил взгляд со шмеля на странно сосредоточенное лицо Станиславы. Заметил в ее роскошной косе выцветшую, будто присыпанную солью прядь и почему-то не удивился, наоборот: думал найти во внешности молодой женщины еще что-нибудь несоответствующее ее безукоризненной красоте, но не нашел. Мысли сновали, беспорядочно лепились одна к другой, чтобы тут же рассыпаться подобно маковым зернышкам, которые ни собрать, ни поднять. Он пытался вспомнить читанное недавно, а быть может, сам догадывался: женщины робки и застенчивы, они всегда что-то таят в себе. Или тоску ожидания, или… любовный пламень. Тайная страсть сильнее явной — это известно всем, кто ее испытал. И Станислава что-то таит в себе, подавляет. Что-то тяжелое, как сомнения. Мучительное, как неуверенность.
Учитель заговорил было о какой-то книге, но с первых слов понял: Станиславу книги не интересуют. И не только сегодня: много лет она к ним равнодушна. Сама в том призналась. Заоблачные полеты, искусственные спутники — не ее радость. Международные события — не ее печаль. Ей о своей беде рассказать хочется. О своей неудавшейся любви поведать. Откровенно говоря, мы почему-то не считаем это настоящим горем, которое может смять человека, опустошить надолго, если не навсегда. Оскорбленная любовь отнимает веру в человеческую доброту, рождает мысли о всеобщей подлости — в одиночестве с ними трудно бороться. Ну и пусть Станислава разучилась надеяться… Пусть как знает, если пренебрегла девичьей честью, если любовь затуманила ей сознание, если жизнь загнала ее в глухой угол… Пусть она теперь еще и воровка, которая плодит байстрюков… Лишь бы исправно ходила на работу!