Прокоп поначалу только хмурился да покашливал, а теперь начал сердиться в открытую: гроб получился короче на целую ладонь, хотя Васило, прежде чем приступить к работе, дважды измерял бабу Русю. Что делать? Не иначе как внизу вырезать доску. А крышку сделать подлиннее, чтобы не видно было ног. Не мог Прокоп простить такого надругательства над покойницей, громко возмущался:
— Ну и балбес же ты, ничего не в состоянии сделать как следует. Жила баба Руся не просторно и, выходит, в тесном гробу лежать доведется… — Васило виновато молчал; со стороны он был похож на большого ребенка, который надел башмак не на ту ногу.
Васило старательно умащивал гроб сеном и стружками. Прокоп сверху постелил вышитый рушник с серыми, белыми и красными полосами. Стараясь не громко стучать, обивали крышку гроба черной хлопчатобумажной материей.
Положили бабу Русю в гроб, по-христиански сложили ей на груди руки, накрыли покрывалом. Потом, высоко подняв гроб, понесли его. Мы с Прокопом шли впереди, Васило за нами. Олена тихонько вела в поводу лошадь с повозкой. Карпа Лыштву послали за ружьем — Прокоп приказал салютовать…
То было прощание, безмолвное, тихое прощание матери-природы со своей дочерью.
Плывет над миром, плывет баба Руся в туманную даль, откуда нет возврата. Веет над бабой Русей последний для нее ветер. Пахнет свежим соком трав. Они тянутся к ласковому солнцу, улыбаются ему, и это так не вяжется с похоронами, что мне какое-то время все кругом кажется нереальным, призрачным. Наверное, от самого рождения бабы Руси никто не поднимал ее так высоко. Разве что в молодости Лукьян, он для нее был как земля, как солнце. Она и умерла не затем, чтобы избавиться от самой себя, а ради него, чтобы не томился одиночеством. Это было последнее, что она еще могла сделать для своего Лукьяна. Все, что происходило вокруг, баба Руся еле воспринимала, даже не пыталась хоть что-то обдумать, делала, что от нее требовали, и только. Вот люди были ей и понятны и необходимы, она радовалась им, помогала, чем могла; пока Лукьян рыл «беломор», служила не за страх, а за совесть в колхозном приюте (он тогда помещался во второй половине Прокоповой хаты, что стоит как раз посреди Малярки, у пожарной каланчи). Баба Руся одна доглядала двадцать сирот — варила для них, пекла, пела, рассказывала вместо сказок сны, жалеючи гладила их по головенкам, спала рядом с ними. Но любила она людей любовью необычной. Она воспринимала их как тепло, дождь, холод, солнце, смотрела на них как потерпевший смотрит на виновника своей беды, как будто это они определили Лукьяну тяжкую долю. А сама имела от людей только одну пользу: узнавала их сны, которые потом пересказывала Лукьяну. Он так внимательно слушал, так им верил, словно пророчествам. Проходило время, баба Руся и дед Лукьян вспоминали эти сны и снова рассказывали их друг другу — но уже как свои собственные, как забытые сказки, как старые легенды. А иначе кого бы интересовало, что мы видим во сне? Что сны предсказывают? Судьбу? Будущее? Быть может, они выражают надежду, которой суждено сбыться? Что означают эти видения? Чаще всего в них — страстная мечта, владеющая человеком. И почти ничего от действительности, какой бы прекрасной она ни была…