Жил человек — и нет его. И уж никогда не будет. Кому теперь собирать людские сны? Кто спросит, что людям снится? Хорошо хоть вышло так, как баба Руся желала: она похоронила Лукьяна. Сама, своими руками. Все сделала сама. Только гроб Лукьян смастерил загодя. Никто не знает (и уж никогда не узнает), как она, причитая, одевала его, как голосила, копала яму, несла (или волокла по земле) гроб, с чьей помощью опускала его… Мы лишь видим могилу из белого-белого песка, с крутыми краями, высокую, как курган.
Бабу Русю опускали в могилу не по обычаю — не на полотне, а на простынях. Там их и оставили. Карпо отсалютовал из дробовика. В ответ прокурлыкали где-то журавли. Прокоп произнес прощальное слово…
И накидали-наносили белого-белого песку — чистого, крупного, точно это и не песок, а затвердевшие слезы. И стала могила крутой и высокой, как курган. И зашумели около нее неистребимые травы, зашептали, до сырой до земли припадаючи.
Я спешил, чтобы помочь Прокопу грузить подводы, — к ночи он должен был сложить все свое имущество, хатное и надворное, и на рассвете отправиться в Мозолиевку, ближайшее к Мокловодам степное село, которое со временем окажется на берегу моря. Как раз туда, за семь верст от хутора, выпало переселяться первой бригаде. Все так и вышло бы, как мы задумали, если б я, ориентируясь на дикую грушу, пошел бы в ту сторону, где раньше стояла хата Сидора Охмалы, а потом мимо глинища, где Олександрина Жилиха всю жизнь выделывала для людей кирпичи, которые шли на печи и трубы (каждый день триста кирпичей), однако я повернул на солонцы и, проходя по Малярке, наткнулся на колхозный ток: там по-всякому — сначала цепами, затем при помощи молотилки, в которую впрягали лошадь, а потом пустив в ход паровую машину, — испокон веку молотили коноплю, просо, гречиху, рожь. Землю для тока — большого, правильной формы круга — выравнивали лопатами, затем укатывали вальками, поэтому на ней и поныне ничего не растет. Только по краю розовеют разбуженные солнцем ржаные колоски. Они дружно подрывают верхний заскорузлый слой тяжелой глины, пробивают ее, и она трескается, вот-вот рассыплется, вот-вот упадет и даст возможность колоскам развиваться.
Чуть поодаль от тока стояли плетеные сушилки с высокими днищами, длинные, овальной формы ясли для скотины, сараи-сушилки — там до сих пор на самой высокой балке висит на камышовых прутиках пересохшая махорка, валяются различные части телеги и плугов, можно обнаружить и другой крестьянский инвентарь, когда-то столь необходимый, а теперь брошенный, никому не нужный.