Как-то раз по осени, когда выкопали картошку, набрал дядько Антип мешочек самой что ни на есть лучшей и отправился с ним в Кременчуг. Не знаю, каково ему пришлось в пути, долго ли искал он в домах, похожих друг на друга точно две капли воды, квартиру сына, но, как бы там ни было, добился дядько Антип своего — нагрянул в гости, даже пожил немного в городе.
В тот же день, как приехал, вышел он не спеша на улицу. Все было незнакомо, он прямо-таки оторопел от городской суеты. Подошел было к группе людей, как вдруг на него надвинулась толпа, зажала, понесла к большой машине с огромными окнами, которая в этот момент тормозила и останавливалась. Люди давили на него, толкали чуть ли не под колеса, он не мог пошевелить рукой и уже оплакивал и себя, и свою здоровую ногу, и начищенный до блеска ботинок, на который то и дело наступали.
Троллейбус отъехал, стало свободно, и дядько Антип обтер рукавом ботинок. Затем пошел назад, любуясь улицей и думая, как бы хорошо возить по такой гладкой и прямой дороге хлеб или солому — совсем не трясло бы. Сначала он шел сгорбившись, по привычке боясь ступить в грязь или угодить в колдобину, но ни грязи, ни колдобин не было, и скоро дядько Антип выпрямился, соображая: в селе, видно, оттого люди рано становятся сутулыми, что весь век ходят сгорбившись: им ведь надобно постоянно смотреть себе под ноги.
Вот, значит, дядько Антип выпрямился и почувствовал себя даже увереннее, чем в селе. Никто на него не обращал внимания, никто не допытывался, почему этот человек в мятой рубахе расхаживает тут без дела, смотрит на краны, заглядывает в киоски, останавливается, чтобы прочитать натянутый между столбами лозунг или табличку у ворот стройки, изо всех сил старается выпрямиться, задирает голову, глядя на высоченную трубу электростанции, по которой ползают люди: то ли они эту трубу ремонтируют, то ли надстраивают, чтобы в печи была лучше тяга. Дядько Антип все шел и шел под гору, однако в конце концов ему надоело глазеть по сторонам. Захотелось мокловодовской тишины, захотелось очутиться в таком месте, где нет спешки, суеты, нет этого распаренного асфальта и чада, от которого кружится голова и звенит в ушах.
Он повернул за угол невысокого дома — там было тихо, даже как-то дремотно, и пахло силосом. За забором росли кусты, цвели высокие мальвы. Здесь совсем не было больших домов, а стояли рядком такие же, как в селе, — с верандами. Только было им тесновато, потому-то они, наверное, и отодвинулись на самую окраину: наступали новые, высокие здания… Над дворами висела густая сеть проводов, и небо, проглядывавшее сквозь них, казалось ненастоящим. Насколько приятнее было бы для глаза, если б можно было взять в кулак все это кружево проводов и рвануть вниз, открыв небо взору. Но для этого ни у кого не хватит сил. Да и зачем, если вон там, немного подальше, — просторно? Иди туда и смотри в небо.