Так продолжалось ровно до тех пор, пока на Лобном месте не остался один черный вожак. Изнеможенный от полученных ран он прополз среди своих поверженных сородичей и, пошатываясь, побрел обратно в сторону железного квартала.
Но тут на площадь откуда-то выбежал маленький клон, которому на вид было не больше четырех лет. Яков узнал в нем одного из воспитанников средней группы.
В руке он держал огромную палку. Подскочив к собаке мальчик со всей силы огорошил ее по хребту.
– Вот тебе за Мулейку, за Мулейку мою, они съели ее, съели гады! – заголосил он в исступлении.
Было видно, что ребенок долго ждал этого момента, вероятно, с той самой минуты, когда была убита его любимица.
Якову было тоже жалко Мулейку и ее маленького хозяина, который, видимо, часто прикармливал ее возле интернатских стен. Но больше всего в этот момент он переживал почему-то за того самого черного вожака стаи, который теперь битый и израненный, но никем не побежденный направлялся к дому.
– Ты же его убьешь сейчас, убьешь! – закричал он маленькому обидчику, перевалившись всем корпусом через окно.
– И что, такого гада не жалко, всех замочил! – раздались у него за спиной звонкие мальчишеские голоса.
– Он Мулейку мою загрыз, – повернувшись на крик, заголосил ребенок. – Ей был всего год, вчера исполнился, а он ее…
И он еще больше залился слезами. Затем, вспомнив про палку, занес ее снова над головой и ударил, что есть мочи по правому боку пса, который весь был в проплешинах. Его соратники по стае постарались на славу и вырвали у него почти половину шерсти.
Пес жалобно завыл и отполз в сторону. Но мальчишка не хотел успокаиваться. Он бил его сильно, бил со злобным остервенением, как обычно выпившие и ничего не соображающие мужики бьют своих недавних товарищей.
Наконец, будто устав махать палкой, мальчик отошел назад. Пес лежал на Лобном месте и жалобно хрипел, он был почти дохлый.
Яков выбежал во двор и бросился к собаке. Они схватил ее за голову и начал трясти. Изо рта пса полилась желтая пена. За спиной послышался осуждающий возглас Едома:
– Он всех замучил здесь, а ты его жалеешь! И не стыдно тебе, не стыдно? Ты мне больше не друг!
И сейчас же сзади к Якову подбежали несколько клонов и, накинувшись ему на шею, стали душить.
– Не надо, не надо, что я вам сделал? Зачем вы так? Простите меня, я не буду, больше не буду, – умоляющим голосом кричал Яков, но клоны его не слушали и лишь еще больше сдавливали горло.
– Не буду, не буду, не буду…
Слезы градом катились у него из глаз, когда он проснулся. Руки были плотно связаны сзади, голова прижата к подушке.