— Я — здесь! — глубоко из нутра отозвался дремлющий Мамакан. — С чмоканьем разлепил веки. — Тэкс! — Не торопясь принял у Элеоноры тяжелый том в дерматиновом вытертом переплете, немного подумал, — Тэкс! — и шандарахнул им Бубаева прямо по черепу.
— Выходили гуси, кланялись бабусе… — перекосившись, видимо, на остатках разума, просипел выключенный Бубаев. Покачался и шмякнулся, как бревно. Ботинки у него слетели, а сквозь драные носки засветились мозолистые тупые пятки.
— Не надо, не надо! — жалобно простонал Рогощук, извиваясь, защищая себя локтями. Но пятьсот страниц «Правил и комментариев» уже всей массой обрушились на него, и змеиная голова провалилась в плечи, оставив между ними идеально ровную пустую площадку.
— Регламент, — солидно объяснил Мамакан, просыпаясь и держа увесистый том наготове. — А еще кто будет выскакивать, башку проломлю!
Порядок кое-как восстанавливался.
Из крысятника тихонечко спустились трое и, взяв Бубаева за ноги, потащили его наверх. Очумевший истерзанный Хипетин собрал ботинки. И еще двое, теперь уже из гадючника, понесли обезглавленного Рогощука, который провисал между ними, будто гибкий резиновый шланг.
А внутри у него что-то булькало.
— Ну, это уж слишком, теперь моя очередь, — побурев до ногтей, стервенея, сказал Анпилогов. Громко скрипя суставами, сильно кренясь вперед, прошагал на кафедру, отодвинул вновь задремавшего Мамакана. Игнациус с испугом увидел, что он весь — деревянный, занозистый, с кольцевыми разводами сучков на щеках. А вместо волос — темная картофельная ботва.
— Общая проблема, рассматриваемая здесь, — ощутимо злясь и оттого отчеканивая каждую букву, произнес Анпилогов, — сводится к ряду экстремальных задач на условный минимакс. Согласно Позднышеву и Браве, наилучшей конформной проекцией сознания для данной области знания является та, крайняя изокола которой совпадает с контуром очерченного сознания. — Помолчал и строго посмотрел в аудиторию. Там ошарашенно притихли. — Верно? — спросил он. — Верно, — вразнобой ответили из рядов. — Но тогда, как следствие, сознание наименее отклоняется от нуля при максимальной кривизне воображения, — сухо заключил Анпилогов. Опять помолчал и отрывисто, резко кивнул. — Благодарю за внимание.
После чего возвратился на место и нервно сказал Игнациусу:
— Извини, Александр, я обязан был выступить. Я даже не тебя защищаю. Просто некоторые вещи нужно говорить прямо и грубо — как они есть — иначе о них будут забывать.
— Я понимаю, — с тоской ответил Игнациус, глядя в деревянные потрескавшиеся глаза.