***
Придя домой, Пётр задумчиво хлебал щи, приготовленные матерью, и не проронил ни слова, пока она сама не спросила его:
– Ну что, Петюша, как?
– Что «как», мамаша? Как мы и думали: дом богатый, есть что взять, хозяева вскорости на дачу отъезжают; подождём отъезда, да и сработаем…
С матерью он разговаривал не так, как с Лизой: речь его была вполне правильной, без простецких выражений, спокойная и полная достоинства речь уверенного в себе человека.
– Что-то не так, Петюша? – от зоркого взгляда матери не укрылось, что сын чем-то вроде как обеспокоен.
– Всё так, мамаша, всё так…
– Я знаю тебя наизусть, – Лариса заговорила твёрже. – Ты в чём-то сомневаешься. Откажись! Довольно уже! Я давно просила тебя бросить это поганое дело и заняться чем-то другим! Слава Богу, с голоду не умрём!
– Матушка, что это вы…
– Если не чувствуешь уверенности, отказывайся от дела! – голос Ларисы взлетел вверх. – Иначе…
– Мы же всё обговорили и решили, что это в последний раз!
– Последний раз может оказаться последним для тебя! – с нажимом произнесла она. – До сих пор небеса к тебе благоволили, но не дай Бог, Петюша, попасть в каторгу…
– Мамаша, успокойтесь, пожалуйста, – Пётр улыбнулся. – Всё хорошо, просто… дочка его там была…
– И что?
– В дом пустила, чай налила, говорила со мной, как я с вами говорю…
– Посмотри-ка на меня, сынок! – Лариса заглянула в смущённые глаза сына. – Что, хороша девушка?
– Очень хороша!
– Забудь её! Она дочь прокурора, а ты никто!
– Мамаша, вы это что? – встрепенулся Пётр. – Она просто была добра ко мне, я вовсе ни о чём таком не помышлял!
– Вот и правильно! И не помышляй! Мы для них – что пыль под ногами; они берут наши жизни и делают с ними, что хотят, а потом выбрасывают на помойку… – голос её предательски дрогнул, Лариса разом растеряла весь свой пыл и замолчала.
– Мамаша, не волнуйтесь, всё будет хорошо! Последний раз! А там – как вы скажете, так и будет! – обнял её Пётр.
И опять он врал! Не насчёт того, что это дело будет последним в его воровской жизни, а что не помышлял ничего о прокурорской дочери… Очень даже помышлял! Как только он заглянул в эти ясные серые глаза, не смущённые никакими тревогами и заботами, увидел её нежную розовую кожу, мягкую шейку, маленькие руки, не знавшие работы; как только ощутил сладкий аромат духов, исходивший, казалось, от самого её естества, – Пётр пропал! Он знал, что влюбился, – по самой природе своей он был влюбчивым, и первый раз испытал это сладкое чувство в десять лет, полюбив одну из девочек, торговавших собой (а таких было много на Хитровке – больше они ничего делать не умели). Она была чудо как хороша собой – вылитая куколка: большие голубые глаза, льняные кудри, розовые губки. Они даже успели немного поговорить и поиграть вместе в те редкие часы, когда она была не занята, но, к сожалению, скоро один из клиентов заразил её сифилисом и она умерла. Слабое здоровье было у Сони – так её все звали, но было ли это её настоящее имя – никто не знал.