Этот вопрос лежит в основе книги Парфита, и объяснение его позиции занимает около сотни страниц. Ключевую идею, которой он оппонирует, он называет чистым картезианским Эго, или, для краткости, картезианским Эго. Проще говоря, картезианское Эго представляет собой ровно один квант чистой души (также известной как «персональная идентичность»), и оно на 100 % неразбавленное и неделимое. Одним словом, это то, что делает вас вами, а меня – мною. Мое картезианское Эго только мое и ничье больше, с рождения и до смерти, и этим все сказано. Это мой абсолютно личный взгляд на мир, неразделенный и неделимый. Это субъект моего опыта. Это мой совершенно уникальный внутренний свет. Ну, вы поняли!
В скобках я должен признать, что каждый раз, когда я вижу слова «картезианское Эго», какая-то часть меня неизменно вместо буквы «г» видит «йц»[28], и в моем мозгу всплывает образ яйца – «картезианское Эйцо», если позволите, – яйцо прекрасной формы с безупречно белой скорлупой, которая защищает идеально круглый и бесконечно прекрасный желток. В этой странной искаженной картине желток является секретом человеческой идентичности; и, увы, главная цель Парфита в его книге – безжалостно раздавить это яйцо, а с ним и священный желток!
Есть два вопроса, на которые Парфит очень старается дать ответ. Первый: когда Парфит телепортировался на Марс в Эпизоде I, его картезианское Эго телепортировалось вместе с ним или было разрушено вместе с телом? Второй вопрос, как будто еще более трудный и острый: когда Парфит телепортировался на Марс в Эпизоде II, куда делось его картезианское Эго? Могло ли оно, покинув его на Земле, отправиться на Марс? В таком случае кем был тот, кто остался на Земле? Или, может быть, картезианское Эго Парфита просто осталось на Земле? В таком случае кто высадился из кабинки на Марс и высадился ли кто-то? (Заметьте, что мы отождествляем слово «кто» и фразу «кем он был» с понятием особенного, уникального идентифицируемого картезианского Эго.) Соблазну задать эти вопросы (и верить, что на них существуют объективные и верные ответы) почти невозможно сопротивляться, и все же именно общечеловеческую интуицию, которая порождает этот соблазн, Парфит намерен побороть в своей книге.
Если точнее, Парфит стойко сопротивляется идее, что понятие «личной идентичности» имеет смысл. Конечно, оно имеет смысл в повседневном мире, в котором мы живем – в мире без телеклонирования и занимательных операций «вырезать-вставить» на сознании и мозгах. На самом деле все мы в той или иной степени принимаем идею картезианского Эго в нашей повседневной жизни как должное; она встроена в наш здравый смысл, в наши языки и в наш культурный контекст так же глубоко, негласно, последовательно и незаметно, как и идея, что время идет или что вещи, передвигаясь, сохраняют свою идентичность. Но Парфит стремится изучить, насколько хорошо древняя идея картезианского Эго выдержит экстремальные, небывалые давления. Будучи вдумчивым мыслителем, он поступает аналогично тому, как поступил Эйнштейн, когда представил, что движется с околосветовой скоростью, – он доходит до предела классических представлений, и, как и Эйнштейн, он обнаруживает, что классические взгляды не всегда работают в мирах, радикально отличных от тех, в которых эти взгляды родились и сформировались.