Я на Венере или на Марсе?
За примерно сто страниц размышлений над вопросом Парфит анализирует множество мысленных экспериментов, придуманных как им самим, так и другими современными философами, и его анализ всегда четкий и ясный. Я не собираюсь воспроизводить здесь эти эксперименты и его аналитику, но я обобщу его выводы. Суть его позиции в том, что личная идентичность, доведенная до предела, становится неопределяемым понятием. В экстремальных условиях – как, например, в Эпизоде II – вопрос «Который из них я?» не имеет правильного ответа.
Многие читатели книги Парфита, как и моей книги, будут крайне не удовлетворены и встревожены. Пока мы растем на планете Земля, наша интуиция не готовит нас ни к чему хотя бы отдаленно похожему на сценарий неразрушающей телепортации, так что мы требуем простого и буквального ответа – хотя в то же время интуитивно чувствуем, что его не предвидится. В конце концов, мы можем сочинить Эпизод III, в котором будет фигурировать сценарий разрушающей телепортации из Эпизода I, только сигналы будут одновременно отправляться на приемники Венеры и Марса. В этом сценарии, вскоре после разрушения тела и мозга оригинального Парфита, два новеньких Парфита (полноценных, с порезом от бритья) будут собраны примерно в одно время на двух планетах, и теперь точно не будет никакого обоснованного преимущества у одного над другим (если вы не хотите поспорить, что первый законченный должен удостоиться картезианского Эго, но в этом случае мы можем увильнуть, просто постановив, что их собирают синхронно).
Для наших обыденных, домашних сознаний в стиле СП № 642 все очень очевидно и очень просто: один из Парфитов – поддельный. Мы не можем представить существование в двух местах сразу, поэтому думаем (идентифицируя себя с отважным путешественником): «Либо я должен быть тем, что на Венере, либо тем, что на Марсе, либо ни тем, ни другим». Но ни одного из этих ответов не достаточно для нашей классической интуиции.
Ответ самого Парфита вообще-то ближе к мысли, которую я грубо отмел в предыдущем абзаце: мы в двух местах одновременно! Я говорю, что он ближе к этому ответу, а не что ответ такой и есть, потому что Парфит, как и я в этой книге, видит вещи, которые кажутся черно-белыми, в оттенках серого – просто в обычных обстоятельствах эти вещи настолько близки к чисто черному или белому, что все намеки на серость спрятаны от глаз. Это происходит не только благодаря внешне очевидному факту, что у всех нас отдельные физические мозги, расположенные в отдельных черепах, но также благодаря обширной сети лингвистических и культурных условностей, которые коллективно подсознательно настаивают на том, что каждый из нас – ровно одна личность (это «метафора птички в клетке» из Главы 18, а также концепция картезианского Эго), и которые косвенно отбивают у нас охоту представлять какое-то смешение, наложение или разделение душ.