Не то чтобы до сих пор никто не присматривался. Впрочем, иногда это, возможно, была лишь моя паранойя, но всё-таки лучше перестраховаться. Я уже несколько раз просил о переводе по всяким надуманным поводам, и с каждым разом моё положение становилось хуже – когда торопишься, выбирать не приходится. Всё хуже и хуже, всё глубже в воронке войны, и вот – я здесь, в нашем главном и образцовом концлагере. На самом дне. Вариантов для перевода больше не было. С другой стороны, что мне терять? У меня и так уже не осталось надежды на рай.
Иногда занимаюсь бумагами. Иногда командую заключёнными: кому на какую работу идти, кто переведён, кому положен двойной паёк. Иногда расстреливаю тех, кто нарушает порядок. Сначала было трудно. Да ладно, сейчас тоже трудно, но я стараюсь ни о чём не думать. Приказано стрелять – я стреляю. Даже смотрю им в глаза. Ненавижу это, но не хочу, чтобы пошёл слух, будто я – слабак и тряпка. Мы ведь здесь не занавески вышиваем, я уже говорил. Дашь трещину, и свои же сожрут.
Самое паршивое – газовая камера. Не знаю, почему я ненавижу её даже больше, чем расстреливать. Заводишь туда заключённых, закрываешь толстую металлическую дверь с широкими полосами резины по краю, а потом опускаешь рычаг – и она начинает гудеть. Люди кричат, хотя и недолго, но именно это низкое гудение пробирает до костей. А потом тела переносят в крематорий, и он тоже гудит, но по-другому. Более спокойно, умиротворённо. Может, потому что людям внутри него уже всё равно. Этим я иногда даже завидую.
Почему завидую? А если подумать – что ждёт меня в жизни? Ну, даже если меня не казнят. Допустим, я соглашусь сотрудничать с победителями, и жизнь пойдёт почти как раньше. И что? Одиночество. Молчание. Страх, что близкие догадаются о моих наклонностях. Бесконечный обман, оправдания, объяснения, почему я не хочу жениться и порадовать родителей внуками. И они ведь догадаются в конце концов. Отец, скорее всего, захочет выгнать меня из дома, а мама будет его упрашивать этого не делать. Он согласится, но будет делать вид, что меня просто не существует. Она будет меня избегать и втихаря плакать по вечерам. А я буду каждую ночь слышать чёртово гудение газовой камеры и крики.
И вот ещё что. Я заметил, что с годами становится всё труднее прятать и сдерживать свои желания. Иногда находит такой голод, что, кажется, схватил бы первого встречного, вжал в стену и вцепился зубами куда придётся – в губы, в шею… Прижался бы к нему, лишь бы почувствовать живое, тёплое тело под руками – и плевать, что будет после. Но пока ещё мне удаётся держаться.