Злючка тихо ахает, глазки ее, огромные и блестящие, еще шире распахиваются. Открывает рот, упирается в мои плечи ладонями.
А меня срывает.
От ощущения ее тела в своих лапах, от темноты, нас окружающей, от ее аханья сладкого. Она, наверно, хочет чего-то сказать.
Даже скорее всего хочет.
Но вот беда: я не готов слушать.
Как-то слишком остро чувствуется ее близость. Чересчур остро. Режет. И надо эту остроту приглушить.
Ну, или наоборот, заточить до граней медицинского скальпеля.
— Кооооль…
Она мое имя тянет, а я запрещаю ей это делать. Не даю.
Прижимаю всем телом теснее к двери, полсекунды смотрю в глаза. И целую.
Так, что всякое сопротивление, если оно и планировалось, гаснет. Унимается.
Уносит меня сразу. Прямо дежавю какое-то, словно это было уже.
Хотя, было.
В наш самый первый раз, первый поцелуй, у нее на рабочем месте. Как мне тогда крышу снесло! Это же даже вспомнить страшно.
Так вот.
Сейчас еще круче. Реально круче!
Потому что там я все же отголоски реальности улавливал. А здесь — нет. Нет никакой реальности.
Только мы.
Она не отвечает. Сначала. А мне и не требуется.
Сам все сделаю, Злючка. Только позволь.
Я скучал. Сука, как же я скучал-то! Эти сутки без тебя… Безумное это ощущение, что все, что конец, что потерял…
Только сейчас приходит понимание, насколько я был не в себе. Насколько я вообще НЕ был.
Потому что стоять вот так вот, держа ее в руках… Это единственное правильное положение в этом гребанном мире. Единственное верное.
Что она там хотела от меня услышать?
Что хотела, Злючка?
Про то, кто мы друг другу, да?
Я тебе скажу, беда моя.
Я обязательно скажу.
Но потом. Чуть позже, хорошо? А пока что, просто разреши, просто позволь… Я сам. Все сам сделаю.
Она в мягком трикотажном платье, оно, как чулок, легко закатывается наверх.
Держу одной рукой за затылок, фиксирую, чтоб не могла оттолкнуть, целую, сжимая пучок волос.
Шапочка ее мягкая давно уже где-то у ног валяется. Пальто распахнуто, но снять — нет ни сил, ни времени. Да и не надо. Я и так до всего доберусь.
Главное, чтоб не опомнилась, чтоб не начала говорить.
Ее губы, податливые, нежные, прохладные с улицы, для меня — как самое горячее, самое вкусное, самое нужное сейчас удовольствие. Я жадно его жру, именно так, грубо и насильно, понимаю, что не надо так, надо, наверно, нежно, после размолвки с женщиной… Так надо! А не могу. Не сдерживаюсь.