–– Нет. А всё-таки, в чём же дело?
Секретарша, появившаяся из-за двери, кивает мне:
–– Проходите. Александр Иванович ждёт.
Под косыми взглядами обойдённых очередью «субчиков» прохожу в кабинет. Дрондин встаёт навстречу мне и, усадив в кресло, кивает на работающий телевизор.
–– Как вам это нравится?
В недоумении пожимаю плечами.
–– Какая-то заваруха. Я уже звонил в главк – там помалкивают. Мы. мол, не больше твоего знаем. Вот я вас и позвал, чтобы попросить: позвоните в ваш институт. Может, там, в Москве, что-нибудь скажут.
Сквозь шипение и треск до слёз любимой связи прорывается гортанный голос Сильвии.
–– Люба? Здравствуй, Люба! Как ты там, на-а курорте? Шеф только вчера про тебя говорил. Что? Он сейчас у Ульянова, на Совете. Что-о? У на-ас? А у нас тут война. Горбачёва снимают.
Дрондин озадаченно смотрит на меня.
–– Значит, всё? Побаловались демократией – и будет?
Я честно пытаюсь сообразить, чем моя жизнь теперь будет отличаться от той, что была, скажем, вчера. И с отчаянием вижу, что не могу.
В мастерской все сгрудились вокруг Захарыча.
–– Слышал важное правительственное сообщение? – волнуется толпа.
–– Слышал, – усмехается он, продолжая замерять штангенциркулем какую-то мелкую деталь.
–– И что будет?
Вопрос на какое-то время повисает в воздухе. Наконец Захарыч откладывает штангенциркуль и машет рукой
–– Этих ски-инут!
Слова звучат уверенно, даже обыденно, и толпа разжиживается и тает. Мужики уходят в курилку, ещё продолжая обсуждать события дня, но уже как-то лениво и между прочим – словно футбольный матч между двумя командами, случайно заехавшими бог весть откуда.
Захарыч поворачивается ко мне.
–– Ну, что. Всё готово. Можете забирать!
Мой стенд красуется посредине пролёта и благоухает ещё не вполне просохшей краской. Когда эту махину грузят на платформу панелевоза, становится немного жутковато. Когда её водружают на выделенную мне площадку возле старой весовой, – ненадолго вспыхивает чувство причастности к чему-то грандиозному.
Накладываю повязку молодому рабочему, повредившему при монтаже руку. Демонстрируя забинтованное запястье окружающим, он изрекает с важным видом:
–– Теперь буду всем говорить, что пострадал во время путча.
Рабочие со смехом удаляются и оставляют меня наедине с моим железом. Я настраиваю приборы, записываю в журнал их начальные показания, и всё, что не относится к этому делу, улетает далеко за горизонты.
Ночью пошёл дождь, и обнажённая киловаттная лампа разлетелась вдребезги. Пришлось в огромных количествах жечь спички, чтобы освещать шкалы приборов. Наутро заявился яркий брюнет в новенькой робе, посланный, чтобы сменять меня на день. Выслушивая мои пояснения, как и что надлежит делать, он умудрился обхватить меня сзади за талию и напороться на мой испепеляющий взгляд.