С трудом поднявшись на ноги, я осматриваюсь по сторонам. Справа уже затихает бой между арьергардом татар и дружинниками десятков Кречета, Микулы и, собственно, моего. Скоро вои уже добьют оставшихся степняков и прибудут мне на помощь… А слева отряд Коловрата, прорвавшийся вслед за мной, да походя срубивший и перестрелявший практически всех погонщиков, уже вступил в бой с основными силами татар. И у самых телег с награбленным продовольствием сейчас развернулась яростная схватка!
Ну, вот и славно…
Немного придя в себя, я шагнул к притихшим было пленникам и что есть силы громко прокричал:
— Не пугайтесь, свои! Сейчас мы всех освободим — а вы в лес уходите, у опушки бой переждите! Сдюжим — возьмете с собой еды, сколько унести сможете! Ну, а коли нет — тогда уж уходите сами, как сможете…
Я потянулся к первой, поначалу было отпрянувшей от меня молодой женщине, заплакавшей то ли от облегчения, то ли от пережитого ужаса, и быстро перерезал веревку на ее руках. И сразу после этого полоняники разом ожили кричащим разноголосьем:
— Родимые, как же так…
— Слава Богу! Слава Богу!!!
— Да где же вы были раньше-то, соколики…
— Тятя, тятя, тятечка! Тятя!!!
Последний возглас принадлежит девчушке лет шести с расквашенным носом, отчаянно выкрикивающей «папа, папа, папочка» — только как принято сейчас у русичей. Видать, после пережитого страха и совсем недетских страданий ребенок слишком сильно захотел поверить в то, что спасший ее и ее маму воин и есть их главный кормилец и защитник. Это, конечно, заблуждение — но как же сильно зацепил меня за душу столь страстной силы клич ребенка, признавшего во мне родного человека! На мгновение стало трудно дышать — а секундой спустя прочистив горло, я выкрикнул с не менее страстной убежденностью:
— Но мы сдюжим! Мы точно сдюжим и всех поганых перебьем! Вам нечего больше бояться!
И словно вторя моим словам, впереди яростно, грозно грянуло:
— СЕ-ВЕ-Е-Е-Е-РРР!!!
…- СЕ-ВЕ-Е-Е-Е-РРР!!!
Клин из десятка черниговских ратников вырвался вперед, оглушая врага своим боевым кличем. Забияка и поединщик Ратмир остался в Пронске, раненый во время последнего штурма града, да и число «охотников»-северян, присоединившихся к Коловрату в Чернигове сильно оскудело… Но не иначе именно поэтому уцелевшие дружинники бьются вдвое яростнее, первыми кидаясь на поганых!
Сам же боярин лишь ненамного отстает от смельчаков-северян, без устали круша ворогов перначем — половцев не спасают ни редкие щиты, ни попытки закрыться от страшного орусута клинками! Ибо удары тяжелой булавы проваливают воздетые над головой сабли, и все одно дотягиваются или до лица, или до грудины очередного степняка; падает ребристое навершие и на плечи ворогов, дробя их и оставляя за собой страшные рубленные раны… Евпатий, защищенный крепким панцирем из «дощатой брони» с наплечниками и «подолом», да шеломом с маской, прикрытый также круглым щитом, не страшится ответных рубящих ударов: тяжело найти брешь в защите русского гридя, особенно когда в твое лицо уже летит булава! По стальным же «доскам» панциря легкие, верткие сабли степняков лишь бессильно скрежещут, не способные ни пробить броню, ни даже донести тяжести удара до тела боярина! Хорошо держит вражеские атаки и конический шелом с гранением и шпилем — татарские клинки лишь соскальзывают по нему, теряя силу и падая на прочные наплечники!