И зачем только она вообще сюда прилетела? Зачем только позволила себе хоть на миг поверить в то, что мать стала другой, что она изменилась, побывав на пороге смерти? Такие люди никогда не меняются. Они незыблемы в своих убеждениях, и ничто, даже понимание того, что завтра может оказаться последним днем, не может их свернуть с выбранного пути.
Иногда Таше хотелось быть такой.
Она легла спать, сказав себе, что завтра же поедет за билетом. В Москву самолеты летали постоянно, каких-то два часа, и она снова прижмет к груди Митю! Обняв подушку, Таша закрыла глаза и погрузилась в тревожный сон.
Утром ей позвонили. Еще не подняв трубку, она поняла, что что-то случилось — семь утра, а на проводе Дан.
— Слушаю.
— Таш, ты сможешь сегодня приехать?
— Что случилось? — спросила она, хватаясь за сердце. — Дан, что случилось?!
— Мите стало плохо в школе. Он в реанимации сейчас. Врачи говорят…
Но она уже бросила трубку и заметалась по комнате в поисках вещей. Набрала номер аэропорта, заказала билет до Шереметьево — ближайший рейс, через три часа, по неимоверной цене, но ей было плевать на все.
Уже выбегая из дома, Таша услышала звонок домашнего телефона. Звонили из больницы.
— Наталья Николаевна? Евгении Федоровне два часа назад стало хуже. Повторный инфаркт. Вам нужно приехать. Она умирает.
— Я буду, — сказала она севшим голосом. — Я сейчас буду.
До больницы было пятнадцать минут езды на такси. Прямо с чемоданом она залетела в отделение, накинула халат, напялила бахилы и бросилась к матери в палату. Вид больной поразил ее. Лицо, такое живое и полнокровное еще вчера, теперь казалось посмертной маской египетского фараона. Мать едва дышала, в дряблых венах торчали капельницы. Увидев дочь, она приподняла брови.
— Не думала, что ты на стреме.
— Мне звонили из дома. Мите плохо. У меня через два с половиной часа рейс.
— А, так ты зашла попрощаться, а не потому, что я подыхаю, — хмыкнула мать. — Ну давай, езжай уже. Сдохну без зрителей. На похороны ждать или закопают за общественный счет?
— Мам, ну зачем ты так, — обессиленно сказала Таша. — Ты пойми, это же ребенок, это же мой сын…
— Это не твой сын, — сказала она. — А я — твоя мать. Не думала, что доживу до момента, когда дочь придет в больницу, чтобы дождаться моей смерти. Не уверена, что сдохну до рейса. Капельницу мне, что ли, перекрой. Для верности.
Таша опустила лицо и плакала, не скрываясь.
— Ты ничем ему не поможешь, — сказала мать жестко. — Там есть врачи, там Москва рядом. Думаешь, Данька бросит своего племянника?
— А вдруг он… — Таша не решилась произнести «умирает», но слово так и вертелось на языке. — Мам, я ведь так люблю его! Он — вся моя жизнь, вся моя душа! Возьмется ручонками за юбку, «ма-ам», а у меня сердце от нежности заходится. Я не переживу, если его потеряю!