Наточенный карандаш царапает бумагу, он острый и оставляет хорошую, яркую линию. Маслянисто блестит на желтоватом листе.
Штрихи неровные, неумелые, но Брайт и не готовит выставку. Она штрихует неправильно, крест-накрест. Детали обводит с отчаянным фанатизмом дилетанта, тени накладывает как попало, но это высвобождает негатив. До чего хорошо, до чего приятно.
— Раз… два… три… четыре… пять… шесть… МАТЬ ВАШУ… семь! — и штрихует, как сумасшедшая, пока грифель не ломается.
Карандаш летит в стену и в стороны разлетаются возмущённые книги по этикету.
Раз, раз, раз! Локоть бьётся о стол, отрезвляя и ослепляя вспышкой боли.
Брайт смотрит на листок.
Судорожно глотает воздух и начинает навзрыд рыдать.
Она, как обычно, задумалась и рисовала что попало, что в голову придёт. На рисунке папа. А внутри становится так чертовски больно, будто кто-то режет ножом, выпуская кровь. Почки-печень-сердце — всё лопается, заливая полости.
От рыданий закладывает уши и вибрирует тело.
— Какого хрена… — она замирает от звука постороннего голоса. — Ты не даёшь… — начинает вытирать мокрое перепачканное тушью лицо. — Мне писать… курсовую? — над ней нависает фигура.
Мужские кулаки упираются в столешницу, руки напряжены так, что вздулись вены.
— Какого хрена ты не на парах, и вместо этого рыдаешь над паршивым рисунком? — повторяет гость, тыча пальцем в портрет Блэка Масона.
— Это всё… — шепчет Брайт. — Из-за тебя!
И бросается на Рейва Хейза с кулаками.
— Чёртовы Истинные! Ненавижу!
Глава шестнадцатая. Почему
|ПОЧЕМУ нареч. вопросительное.
По какой причине, на основании чего.|
— Хотела бы я говорить всем, что мой папа самый сильный, — сипит Брайт. Рейву кажется, что её голос стал ещё более бархатным, чем был.
Она будто простужена, немного подрагивает от нервной лихорадки. Кажется, стоящая на столе чашка чая не греет, а это единственное, что Рейв может предложить. Это даже больше, чем он мог и хотел предложить, если говорить откровенно. Но девчонка была так напряжена, что он сам не мог связно думать.
Она сидит рядом с ним на кожаном библиотечном диванчике, а кажется, что прямо на его коленях. Просто её тепла и запаха слишком много.
У неё какие-то древесные духи, похожие на кору дерева или орехи макадамии. Не приторные, не слишком сладкие, не ванильные. Они напоминают осень.
Сирена разве должна пахнуть так? Разве Сирены не живут в воде, не вылезают на берег обмотанные тиной, грязные и бледные, словно утопленницы? Значит и пахнуть они должны непременно болотной тиной.
Он думает об этом и слушает её. Слушает и думает. Представляет, как Брайт Масон вылезает из болота. Думает и слушает.