Я жалобно смотрю на Игоря, который так и стоит неподалеку, настороженно глядя на меня.
– Что происходит?
– Я не знаю, Лер. Не знаю, – качает головой Гордеев. – Но мы разберемся. Хорошо?
Я киваю, но уже не верю никому. Мне нужна независимая оценка. Независимая экспертиза. И я знаю, где это получить.
Когда все уходят, и мы с Игорем остаемся одни, я понимаю, что больше не могу находиться в этой квартире. Теперь я не доверяю своим замкам, не ощущаю безопасности в своих стенах. За каждым углом мне мерещится притаившийся убийца. И чем больше кошмаров происходит в этой истории, тем меньше я уверена в том, что это дело рук Макса. Возможно, я слишком романтична, но все же мне кажется, что он бы так со мной не поступил. Несмотря на все то, что произошло между нами.
– Игорь, мне нужно съездить по делам, – говорю я словно бы невзначай, выливая остатки своего кофе в раковину.
– Хорошо, поедем.
Напряжение прожигает мне спину. Я уже не верю Гордееву и корю себя за то, что так быстро подпустила к себе этого человека. В голове роятся мысли одна другой нелепее, но я уже не могу от них избавиться. Не знаю, мог ли Макс подбросить мне тело Арсения Ивановича, но отчего-то я практически уверена, что записка точно его рук дело. И о ком шла речь в ней? Логично подумать, что о самом мертвом психотерапевте. Если бы он рассказал что-то обо мне, то это, пожалуй, можно было бы назвать предательством. Но что, если речь идет о ком-то другом? Что, если эта записка не констатация факта того, что Арсений Иванович меня предал, а предупреждение? О ком меня может предупреждать преследователь? Ответ напрашивается сам собой.
В то же время нельзя исключать другую вероятность. Сталкер мог почувствовать в Гордееве опасность. А если так, то он вполне может попытаться посеять в мою голову сомнения. И, надо признать, ему это удалось. Я уверена, что Игорь не мог спать настолько крепко, чтобы не проснуться. И если все же не он провернул такое с трупом, то вывод очевиден – его не было в квартире. И где же он был? Почему уходил тайно и до сих пор молчит? Ему предпочтительнее выглядеть в моих глазах плохим специалистом, чем признаться в том, куда и зачем отлучался? Но, опять же, если вернуться к записке, предательство – это что-то личное, что-то важное. Я не могу сказать, что с Игорем меня связывают отношения именно такого уровня, когда уместно говорить о возможном предательстве.
И вот тут в голову лезет самая ранящая из версий. Как бы я мысленно не уговаривала себя, она забирается в мою душу, разрывается внутри осколочным снарядом, убивает и мучит. Я думаю, мог ли текст записки касаться Макса. Мог ли преследователь иметь в виду его предательство? Мог ли Макс меня предать? Все эти годы я с легкостью верила в то, что он убийца, не сомневалась в том, что он меня преследует, но сама мысль о том, что он может быть тем самым предателем, причиняет буквально физическую боль. Ужасную, почти такую же яркую, как и та, что терзала меня десять лет назад.