Наконец бричка остановилась перед трактиром «Париж» и вся шумная компания из двух дам, карточного шулера и еще одного повесы вошла в этот дворец разврата и порока. Мейер, ежели говорить не лукавя, к своим тридцати семи годам много где бывал. Вот только все что он видел до сего момента в самых злачных местах Петербурга, здесь, в «Париже» было помножено на два. Полумрак, что и на расстоянии руки ничего не видать, дым, чад, и копоть, и шум и крик, и звон посуды. Разгул тот был в разгаре.
Однако же Ксения Осиповна чувствовала себя будто рыба в воде, покачивая бедрами, ловко проскальзывала между пьяниц и обслуживающих их дам, со многими здороваясь и обмениваясь сальными и бесстыжими шутками, зная некоторых не только по именам, но и прозвищам. И наконец найдя свободный столик, махнула рукой компании, стоявшей у входа в растерянности и замешательстве, дав знак следовать за ней.
Стол тот был, правда, залит вином, но никого это не смущало, и Мейер решил не смущаться. До того момента отличавшийся педантичностью, выросший в строгой немецкой семье, он вдруг захотел дать волю низменным инстинктам, почувствовать свободу, перестав контролировать и жизнь и себя. Ему захотелось без оглядки предаться разгулу и пороку, и она, угадывая его тайные желания, дала знак, словно фальшь – маяк к которому он теперь плыл как корабль, затерянный в тумане, правда лишь затем чтоб разбиться.
Раннее утро. Дверь тихонько отворилась. Она не могла с точностью сказать, кто это, но чутье, подсказывало, что это матушка. Только ее шаги были мягки, неспешны и бесшумны, и только она умела открывать скрипучие двери, не издав ни звука. Лиза перестала дышать, боясь, что маменька догадается, что она давно уже не спит, но вовремя спохватившись, поняла, как неестественно выглядит сейчас и постаралась выровнять дыхание, сделав его мерным и глубоким, будто у спящего. Мария Петровна постояла немного на пороге, словно намереваясь разбудить ее, но так и не решилась, затем тихо вышла и прикрыла за собою дверь. Еще с полчаса в коридоре раздавались гулкие и торопливые шаги, то туда, то обратно, тяжелые и громкие, по всей видимости, Трусова, легкие и короткие – сестры, затем все стихло, ни треска половиц, ни приглушенных голосов. Все еще не решаясь вылезти из-под одеяла, Лиза все же облегченно выдохнула.
Она, конечно же, могла соврать, сказаться больной, или просто объявить, что не желает смотреть на убиенных птиц, кстати, и это было не далеко от истины. Но отчего то, этот секрет, все дальше и дальше отдалял ее от семьи. Она чувствовала себя льдиной, отколовшейся от огромного айсберга и пустившейся в неизведанное путешествие в одиночку, полагаясь лишь на попутный ветер, да солнце, что указывает путь, не ведая при том, что своими ласковыми, но жаркими лучами оно несет лишь погибель.