– Сволочь! – ору я, колотя его по руке. Николас на это хохочет еще громче. Мои волосы все еще напоминают Северный полюс, и травма у меня останется на всю жизнь. – Тут же морозильник!
– Представь, каково мне.
– Я не виновата, что ты прыгнул в воду, идиот!
Николас отворачивается и неспешно уходит.
– А не надо было надо мной смеяться.
Зарычав, прыгаю ему на спину, роняя на землю. Отчета в своих действиях я уже не отдаю, знаю только, что должна уничтожить этого человека. Сидя на нем, я то с одной стороны, то с другой сгребаю горы сухих листьев и яростно швыряю сверху.
– Ты что делаешь? – спрашивает он, лежа лицом вниз. Листья водопадом сыплются ему на затылок. Его грудь приподнимается, а потом меня подкидывает то вверх, то вниз, прыг, прыг, прыг, когда он начинает смеяться. – Пытаешься меня… похоронить?
– Заткнись и прекрати дышать!
Николас уже воет от хохота. А я так расстроена, что он меня не боится и не воспринимает свою кончину всерьез, что в наказание сама прыгаю на нем вверх-вниз.
Николас перекатывается и хватает меня за руки, пока я не успела дотянуться и придушить его, и с кривой усмешкой переплетает наши пальцы.
– Ты бы себя сейчас видела.
Кровожадный Джек Фрост, вот он кто. Эта картинка вызывает очередную вспышку гнева, и я борюсь, пытаясь вырвать руки. Он не отпускает, только усиливая хватку.
– Перестань мешать мне тебя уничтожить!
У него уже слезы текут по щекам, а дыхание вырывается облачками пара, и я внезапно понимаю, как сильно мне нравится его смех. Его улыбка. Сама по себе она вполне обычная, но когда у глаз собираются веселые морщинки, а в меняющих цвет радужках отражается солнце, это что-то невероятное.
Среди листьев, с которыми я возилась, попадались и сосновые иголки, исколовшие мне ладони, и теперь руки чешутся. Я тру их о щеки Николаса, используя его щетину как когтеточку. Брови у него тут же в недоумении ползут на лоб, из глаз по-прежнему текут слезы. Он смотрит и смотрит на меня.
– Ну ты и шизик, – по-доброму говорит он.
Я фыркаю. Никогда не слышала от него это слово. Миллион раз он называл меня «нелепой», но «шизик» звучит так по-дурацки, что я тоже начинаю смеяться и плакать одновременно.
– Что? – широко улыбается он.
– А ты манерный мордофиля!
Мы оба смеемся.
– Я где-то увидела в интернете, – настаиваю я. – Это настоящее слово.
– Твоя мама – вот настоящее слово.
– А твоя мама – настоящее ругательное слово.
Он выпускает мою руку, протереть глаза.
– Туше. – А потом спрашивает: – А что такое «мордофиля»?
– Наверное, морда Фили.
– Ах да, точно.
Я слезаю с него, и только он садится, толкаю его в грудь и бегу в дом, хихикая над обманом полученной форой. Знаю, что первым делом ему захочется в душ, так что тут я его обыграла. Едва влетев внутрь, срываю с себя мокрую одежду, трясясь как осиновый лист, и закрываюсь в ванной. Муа-ха-ха. Теперь ему придется подождать. Час тут просижу и изведу всю горячую воду.