Мать, закусив от обиды губы, удалилась к себе. Но едва я улегся подремать, мать вихрем ворвалась ко мне и со слезами стала попрекать, мол, какой нехороший, не делюсь с матерью, а она боится, чтобы её сыночек не подхватил какую-нибудь обидную заразу от шлюхи. Конечно, мать выражалась более суровым и матерным языком, но лучше об этом не вспоминать. Взвинченное состояние матери передалось и мне. Меня стало потряхивать, а перед глазами сгустился кровавый туман. Мать превратилась в незнакомую женщину, что, по уверению фифы, была источником всех моих бед. Вот и фифа легка на помине, выступила из тумана и шепнула в ухо: «помнишь о своем предназначении?» я кивнул головой и выразил желание его исполнить. «Не сейчас, еще не время, еще не время», – прошептала она и растаяла в тумане. Кровавый туман рассеялся, и я увидел испуганную мать, жалко лепетавшую» «сыночек, сыночек, что с тобой?». Я не мог ответить, меня трясло, словно ухватился за голый электрический провод, бросало то в жар, то в холод. Позднее мать говорила, что я становился то пунцово-красным, то снежно-белым. Мать накапала какой-то микстуры. Зубы застучали по ложке, микстура расплескалась, но мать была настойчива, и заставила её проглотить.
Я пришел в себя вечером, чувствовал себя очень плохо, голова кружилась, а руки и ноги были словно чужие. Мать, увидев, что я открыл глаза, всплеснула руками и всплакнула: «сыночек, какое счастье, что ты очнулся!».
Мне захотелось сказать матери что-то приятное, но язык отказывался повиноваться, и вышло просто коровье мычание. Я вздохнул, перевернулся на другой бок и уснул. Утром почувствовал себя здоровым, но слабость еще не ушла. Я по стенке пробрался на кухню, где поел манную кашу, которую мать так и не научилась варить, она была в комках, попил крепкого горячего кофе. Мать бухнула в него, наверное, полпачки сахара. Я такой не люблю, предпочитаю пить без сахара, но зато почувствовал себя хорошо. Единственное, что оказалось плохим в этот день, была повестка из суда. Я знал, что рано или поздно получу её, поэтому не расстроился, а мать расплакалась. Эх, чересчур часто стала она плакать. Когда же, наконец, меня посадят, и мать успокоится на время моей отсидки. Я попросил мать собрать мне вещички в дорожку дальнюю, в неблизкий путь. Нигде толком не работая, одним крадунством я умудрялся обеспечивать не только себя, но и матери перепадало от моих щедрот, После моей посадки она могла рассчитывать только на свою не очень-то большую пенсию. Поэтому строго-настрого наказал, чтобы никаких передачек не носила.