— Не знал. Но рассчитывал обнаружить что-то подобное.
— Ну, воля твоя. — Ростовцев мотнул головой, словно отгоняя прочь какую-то незваную мысль. — Пора идти, пока совсем не стемнело, а то объясняйся потом с патрулями… А ты, Соломон, прощай и не поминай лихом!
Он протянул Янкелю глухо звякнувший мешочек с серебром, повернулся на каблуках и в сопровождении Пропкопыча и гасконца зашагал по Варварке в сторону Богоявленского переулка, где во дворе флигеля дожидались нас накормленные заблаговременно лошади.
— Береги себя, Соломон. Глядишь ещё и встретимся. — сказал я. Янкель криво улыбнулся в ответ. Я повернулся и направился за своими спутниками.
«…в самом деле: пора, пора выбираться из Москвы, пока не закончилось наше везение…»
— Куда же теперь?
Мы остановились возле аванпостов на Кмер-коллежском Валу. Службу здесь несли пехотинцы Семнадцатого лёгкого полка; пока д'Эрваль беседовал с лейтенантом, показывал ему свои бумаги (заранее выправленные во время вчерашнего визита в Кремль) мы с Ростовцевым лениво переговаривались, сидя в сёдлах. Наше обличье — мы по-прежнему были в вюртембержских мундирах, несколько, правда, потрёпанных после подземных приключений — подозрений у стрелков не вызывали. Прокопычу было велено держать язык за зубами, а мы с поручиком обменивались фразами, старательно изображая немецкий акцент.
— Минуем Калужскую заставу, отъедем от Москвы вёрст на десять и свернём где-нибудь. — ответил Ростовцев. — А дальше, просёлками — в Тарутино, в ставку. Надо только избавиться от этого тряпья, а то нарвёмся на казачков — доказывай им потом….
И он с отвращением ткнул в свой зелёно-голубой конноегерьский сюртук.
Я кивнул. Русские мундиры ждали своего часа в саквах, как и наше собственное оружие, и тянуть с переоблачением особо не стоило. Казачьи разъезды волками рыщут вокруг Москвы и вдоль всех трактов — громят фуражирские обозы, перехватывают отправленные на рекогносцировку отряды. И мы в своём нынешнем виде имеем все шансы получить меткую пулю из придорожных кустов прежде, чем успеем хотя бы слово сказать.
Ростовцев вытащил ноги из стремян, перекинул правую через седло, уселся боком, давая седалищу отдохнуть перед дальней дорогой. Высокую кожаную с гребнем-гусеницей каску он пристегнул к луке седла и наслаждался тёплым осенним ветерком, последним дыханием позднего в этом году бабьего лета, насвистывать весёлую французскую песенку. А я сидел и думал тяжкую думу, не дававшую мне покоя с того момента, как мы расстались с Янкелем на Варварке.
Дело, конечно, в «запретной» инкунабуле с изображением загадочного кресла. Ошибка, случайное сходство, совпадение исключались — я достаточно хорошо рассмотрел рисунок, чтобы с уверенностью сказать — да, кресло то самое, в котором мне довелось посидеть в «туманной комнате». И — да, это, вероятно, та самая ниточка, за которой я полез, очертя голову в недра Боровицкого холма — полез, отыскал каким-то чудом и совсем уже, было, держал в руках, когда случился тот обвал. Нет, никаких случайностей, конечно: сработал механизм, встроенный в потолок и стены склепа, где пряталась от людских глаз «чёрная» библиотека. Ломая дверь, мы привели его в действие, а что нас не засыпало в тот же самый момент, то тут дело, скорее всего, в том, что настороженные на незваных гостей ловушки не вполне выдержали испытание временем. Недаром, пока мы торчали в склепе, разбирая древние свитки, в потолке и стенах что-то зловеще потрескивало, живо напоминая мне фильмы про Индиану Джонса…