Между прочим, бесстрашный археолог ухитрялся выбираться невредимым и с добычей не из таких переделок — так почему бы не предположить, что и Опиньяку тоже повезло? В конце концов, мёртвым никто из нас его не видел, а надежда, как известно, умирает последней. Раз нам самим удалось выбраться из-под обвала живыми — учёный математик вполне мог проделать такую же штуку. А значит, есть шанс что запретную инкунабулу он тоже сохранил. Вот только — где теперь его искать, особенно с учётом того, что французы вот-вот оставят в Москву и двинутся по Калужскому тракту на юг — и невоенный люд, какого немало при ставке Бонапарта, двинется вместе с ним?
Кстати, нам ведь ещё предстоит передать Кутузову захваченный у адъютанта Нея пакет. Ростовцев полагает это первейшим нашим долгом, а кроме того, рассчитывает разузнать последние новости о Сеславине и о нашем будищевском отряде — не зря же перед нашим отъездом он приказал оставленному на командовании Веденякину регулярно пересылать для него депеши в ставку светлейшего? Отсутствовали мы довольно долго, около полутора недель — и за это время много чего могло произойти.
Готово, мсье! Можем отправляться!
Я обернулся — гасконец, стоя на крыльце придорожной покосившейся избы, приспособленной французами под кордегардию, размахивал какой-то бумажкой. Пехотинец — маленький, чернявый, босой, в драных полосатых штанах, шапочке-бонетке и солдатской куртке сюртуке на голое тело подвёл ему коня. Ростовцев весело крикнул что-то по-французски, вдел ноги в стремена и рысью направился к тракту. Я проверил рукоятку нагана, привычно засунутого за голенище сапога, и дал лошади шенкеля.
Дорога предстояла долгая.