Он ушел, а она свернулась калачиком и назло ему принялась считать до двадцати двух. Но так и не досчитала.
К утру на подоконник с внешней стороны окна намело слой снега сантиметров в двадцать. Хилое деревце под окном сгибалось под тяжестью белого одеяла.
– Мам, где это мы? – в комнату сунулась Ирочка. – Вот здорово!
Варя оторвалась от запотевшего стекла.
– Ты уже умылась?
Ирочка сморщилась, как от зубной боли, но отправилась в ванную.
– Ух ты! – донесся ее удивленный возглас. – Горячая вода прямо из крана!
Через несколько секунд плеска и фырчанья она спросила:
– Мам, помнишь, у нас дома тоже была горячая вода?
– Помню, – ответила Варя.
– А я уже почти не помню, – огорченно призналась Ирочка. – А сколько комнат у нас было – две или три?
– Какое это теперь имеет значение? – Варя пожала плечами. – Вряд ли мы вернемся туда.
Впервые она подумала об этом без горечи. В прошлое возврата нет – ну и ладно. Как странно и как легко. Она вымылась под душем и долго смотрела, как стекает с тела вода, словно унося с собой все былое.
Во дворике была детская площадка – качели, горка, занесенная снегом песочница. Ирочка сразу же после завтрака убежала гулять. Когда светловолосая девушка пришла убирать со стола, Варя поднялась было помочь, но Вейру накрыл ее руку своей:
– Ну уж нет. Через полчаса здесь соберется штаб, и до тех пор мне хотелось бы кое-что предпринять… чтобы у тебя и мысли не возникало смотреть на кого-то из них иначе как на моего офицера!
Варя распахнула глаза. Подобная страсть, да еще на трезвую голову, была ей пока в новинку. И прогноз Вейру оправдался. Мысли у нее не возникло, вообще ни единой. Думать просто не хотелось. Она закуталась в шубу, вышла на слегка подгибающихся ногах и села на лавочке у подъезда, бездумно глядя в морозное голубое небо в подобии нирваны. На площадке носилась ребятня, бросаясь сверкающими снежками, в квартире обсуждался план нового наступления, но Варю это не волновало. Где-то там раскрылись небеса, и на нее снизошла благодать. Только это и имело значение. И такая безмятежность и тихое умиротворение были в ней, что две мамаши, вышедшие с колясками в надежде посудачить о жене иррийского командира, которая – вишь ты! – землянка, а туда же, – переглянулись и улыбнулись с неожиданной теплотой.
Она ощутила, как во внутренней тишине и блаженстве проснулся ее ребенок. Проснулся и зашевелился, тихо-тихо, как мышка. Она сидела еще долго, прислушиваясь то ли к себе, то ли к небу, и улыбалась, сама не зная чему.
Недели, прожитые в этом крошечном городке, названия которого Варя так и не запомнила, казались ей потом самыми счастливыми в ее жизни. Она ходила, как в сладком полусне, позабыв и о войне, и о дерьмушниках, и о коварных соперницах – будто их и не было никогда. Вейру был с ней, и она за ним – как за каменной стеной. С ее губ не сходила улыбка, и это заметил даже черствый сухарь Трин Велд, одобрительно высказавший командиру: