Он отпустил ее и отвернулся, выругавшись вполголоса. Варя затихла, натянув поглубже одеяло и почти беззвучно всхлипывая в подушку.
Утром Варю разбудили вопли:
– Убийцы! Ироды! Нехристи поганые! Сгубили бедное дитятко!
Под окнами голосила пожилая женщина в черном платке, со слезами призывая проклятия на головы оккупантов. Варя не сразу поняла, по какому дитятку она плачет, только подивилась: иррийцы никогда не убивали маленьких детей.
Из-за приоткрытой двери в столовую послышался голос Дайне.
– Командир, может, пристрелить ее, чтобы не сеяла смуту?
– Нет, – резко ответил Вейру.
Сильно задуло по низу – он вышел на крыльцо.
– Уходи, бабка, не буди драконов, – в окно его было хорошо видно, но голос звучал глухо.
– Что вы мне, старой, сделаете? – крикнула она. – Все одно скоро помирать. А вам век не расплатиться с богом за дитё, невинно убиенное. Гореть вам всем в аду!
– Не кричи, бабка. Твою внучку не по пьяни задавили. Она казнена в соответствии с законом военного времени.
– Нет вам веры, нехристям! Моя Мариночка отродясь не нападала ни на кого. Может, и не во всем была паинькой, но в драки не лезла – не так воспитана. Оклеветали девочку и замучили, звери проклятые! Ненаглядную мою! Кормилицу единственную у старухи! Вот уж не думала, что мне хоронить ее придется. А меня-то кто похоронит?
– Слушай, старуха, – Вейру тяжело вздохнул. – Я тебе дам ящик тушенки… два ящика. И канистру спирта. Но не ори здесь под окном! У меня больная жена, ей нужен покой.
– Жизнь за тушенку не купишь! – голос у бабки сорвался, и она заплакала дребезжащим старческим плачем, бормоча сквозь рыдания неубедительные угрозы страшного суда и геенны огненной.
Хлопнула дверь, Вейру позвал Дайне. Варя видела в окошко, как спустя некоторое время старуха в траурном платке, сгорбившись то ли от горя, то ли от ноши, выходила со двора, таща увесистую пластиковую канистру. За ней следовал Дайне, груженый двумя объемными картонными коробками. Звякнула щеколда калитки. Из столовой донесся звон бутылки о стакан и знакомое бульканье.
Варя со вздохом вновь положила голову на подушку. Ей было жаль бабку. И даже ее беспутную внучку. Одно дело – выдрать нахалке патлы или исцарапать физиономию, но смерти Варя ей не желала. Хотя, что бы ни говорил Вейру, она уже достаточно наказана за эту драку. Безвылазно лежать в постели ненамного лучше, чем сидеть в тюрьме.
Послышался громкий голос Ирочки, возвещающий, что ей не хочется умываться.
– Я уже умывалась вечером!
– Ты вечером и в туалет ходила, – привел Вейру железный аргумент. – Теперь не пойдешь?