– Пойду.
– Вот и умоешься заодно. И не шуми, дай маме поспать.
Варя снисходительно улыбнулась: да разве может ребенок не шуметь? Некоторое время девочка действительно крепилась, но в конце концов умывание ей надоело, и она стала прыгать на перевернутом вверх дном железном тазу – насколько Варя могла определить по слуху.
– Эй, ну-ка прекрати! – сердитый голос Вейру оборвал грохот. – Пойдешь сейчас со мной, пусть мама полежит спокойно.
– А чего она все время лежит?
– Чтобы родить тебе братика.
– Не хочу братика! Пускай лучше родит собачку.
– Э… – Вейру поперхнулся. – Видишь ли, собачку может родить только другая собака.
– А кто родил самую первую собаку?
– Ну, это вопрос философский. Надень-ка шапку, а то уши замерзнут и отвалятся.
– Не-а. Вчера я гуляла без шапки, а уши не отвалились.
– Вчера была осень, а сегодня зима. Надень шапку.
– Не хочу-у, – закапризничала Ирочка.
– Порой бывает нужно делать то, что не хочется. Вот я, например, не хочу проверять посты, а придется. А тебе придется надеть шапку.
– Пап, ты зануда. Но я тебя все равно люблю.
Вновь потянуло холодом. Застучали по крыльцу Ирочкины ботинки. Вейру шел практически бесшумно, как большой кот, а она бежала за ним вприпрыжку, натягивая шапку на ходу. Вот зараза, подумала Варя. Любит она его! Родной матери бы раз в жизни такое сказала! Предательница.
Она почувствовала себя брошенной всеми.
Варя пролежала в постели почти месяц, прежде чем Кори сказала, что самое худшее позади. Вряд ли кто-нибудь мог бы понять, как опостылели ей эти подушки, этот ужасный сервант с нелепой посудой, в который упирался ее взгляд, унылый вид из окна, унизительная зависимость во всем. Вейру больше не срывался, окружал ее заботой, и иногда ей казалось: скажи она нужное слово, и лед между ними треснет. Но нужные слова на ум не приходили, а ляпнуть что-то не то она боялась, не зная, чего теперь ожидать от него.
Завтракали они рано, поначалу это было просто совместное жевание, обусловленное удобством для них обоих, но вскоре Вейру стал заговаривать с Варей о разных нейтральных пустяках типа погоды, и она ухватилась за это, стараясь поддержать беседу и продлить ее. После завтрака Вейру обычно уходил, забирая с собой Ирочку, а Варя досматривала сны. Когда она просыпалась окончательно, до обеда было, как правило, еще далеко. Она маялась вынужденным бездельем и невеселыми раздумьями. Книг в доме почти не было, если не считать допотопного издания «Кулинарии» и нескольких старомодных романов, от которых хозяйка, наверное, тащилась в молодости, но Варя с трудом продиралась сквозь туманный смысл устаревших выражений и, едва одолев несколько страниц, бросила чтение. Она могла бы шить, но кроить не было никакой возможности. От тоски она опять занялась починкой одежды. Вейру воспринял появление пуговиц и завязок в надлежащих местах одежды как знак доброй воли с Вариной стороны и, в свою очередь, подарил ей золотую цепочку. Воодушевившись, она связала ему шерстяные носки и удостоилась поцелуя – правда, в присутствии Элену и Хеддо, но после смерти Марины Меженковой она не чаяла услышать даже доброго слова. Так постепенно, путем мелких взаимных уступок и крохотных шажков к согласию отношения их становились более человеческими. Но и только.