…И при всякой погоде (Соколов) - страница 41

Другой раз собрание проходило в столовой, перед дополнительными. Мы сидели там с Наташей, с Фадеевым – с кем-то третьим еще, кто всегда забывается. Разговор вновь шел о Косте. О его влюбленности знали все. Добродушный и рассудительный Коля по-мужски защищал его, приводя в пример достойные уважения черты. Было это, увы, не вполне серьезно – нотки иронии в голосе проскальзывали отчетливо. Наташа улыбалась и кривилась – от легкого отвращения и снисходительной жалости. Вопрос достался и мне: не приударяю ли и я за ней? Ответ был, разумеется, равнодушным и не без иронии – отрицательным. Боясь, что меня выдаст взгляд, я ошибался – она поверила. Либо – сделала вид. Тот случай был подходящим для правдивой шутки. Сказать «да» прямо в лицо и в присутствии Фадеева – гарантированная безопасность – но с намеком. Любовь же думает иначе – и парализует. Не делает она этого лишь в переписке. Здесь чувствуешь себя властелином, хотя и нервничаешь, если ответ задерживается – и со ста двадцатью в груди замираешь между ними. То был единственный способ пооткровенничать – насколько возможно. Не видя лица, я воспринимал ее ответы с восторгом, додумывая их еще больше – и еще больше поражаясь тонкости и уму. Страх и торжество выходили наружу одновременно. Боясь чести разговаривать с ней, я в то же время гордился – что делаю это так легко и непринужденно, словно со старым другом. Такие моменты бывали редкостью – и все же были. Я чувствовал в ней уважение к себе, признание собственной серьезности – и даже необходимости занудства, которым правильность отдавала неизбежно. Лукавый женский взгляд и полная его нечитабельность создавали удобный эффект. Каждое слово Наташи дарило и отнимало, казалось случайным и точным, говорило все и ничего. Намерения ее и мысли оставались неизвестны до конца – на выпускном она выглядела так же. Веря в ее симпатию ко мне (скорее, интеллектуальную, чем телесную), я угадывал в ней двоякость. За каждой шуткой, произнесенной с тем загадочным взглядом, стояли и серьезность, и ранимость, делавшие ее человеком – лишь прикрывающимся обличием женщины. Много позднее это стало понятно и просто – проще и понятнее стала она. Любовь затмевала правду – выдавая за нее те удобные иллюзии и фантазии, к которым я привык еще со времен Лары.

Но интересовало меня, конечно, и другое – ее отношения с другими. Причем дружба – не меньше, чем любовь. Дружила она с Пашей Конюхом (Конюх – фамилия). Их отношения были идеально дружескими – не взаправду, так в перспективе. Глядя на них двоих, сидевших за одной партой, складывалось приятное (в эстетическом плане) впечатление. Радовало здесь то, что их никак нельзя было вообразить влюбленными, и факт необходимости именно дружить (как будто предначертанной) прочитывался на их лицах столь же явно, как и в сравнении характеров. То чувство загадочного восторга, которое, согласно моим фантазиям, должен был вызывать я и мои закадычные друзья на «огоньках», сверкало идеальной возможностью и здесь. Думая о Паше с Наташей, я представлял себе именно заговорщиков, неуловимые дружеские штучки и словечки, характерное переглядывание (такое же неясное и интригующее со стороны) – и искреннее удовольствие от осознания всего этого самими, гордыми и довольными, что оно есть у них и что они – такие друзья. В отличие от любви, мучительным недоговоренностям, неудовлетворенным желаниям и ревнивой ауре, распространявшейся на других, здесь места не было. В этих отношениях было больше необязательности – но и больше легкости, доверия и благородства. Они излучали иные волны, стремившиеся покрыть и затянуть в себя как можно больше посторонних. И, хотя мне нравилась именно невозможность разделить глубоко индивидуальную и проверенную дружбу с кем-то еще, я признавал в качестве закономерности именно такое воздействие дружеской ауры – собирающее, увеличивающее, делящееся. Ревниво-любовная же, божественно-личностная стремилась уединиться и уйти – как и поступали каждый раз Наташа с Денисом, считавшиеся у нас парой. Денис Горовой интересовал меня не только как образец сдержанно-ироничного и спортивного парня, граффити-художника и, уж наверняка – любимца девушек. Он был важен как часть Наташиной жизни. Что-то объединяло их, и вместе с этим они уходили в коридор, к окну – в сторонку от других. Там они говорили. Их нескончаемые и неслышные диалоги гипнотизировали и мучали меня. По обеим причинам страшно хотелось знать содержание бесед. Я не ставил под сомнение способностей Наташи – Денис же вызывал удивление, смешанное с уважением и завистью. Желая знать все об их разговорах, их отношениях и чувствах друг к другу, я желал, конечно, и обмена: я – на место Дениса. Но был и иной взгляд на ситуацию.