Вспомнить о Санте и её новости. Забыть об Игнате и о новости от него…
— И как съездил?
Вопрос Игната — с едкой издевкой, сердце Петра сильнее сжимается. Лицо — кривится. Будь они сейчас рядом — его «наследник» уже получил бы пощечину. И это тоже вопреки. Потому что ни разу… Ни на одного из них он руку не поднимал.
На одинаково любимых троих своих детей.
— Ёрничать не смей! Услышал? — рука Петра ударила по рулю. Он не знал, слышен ли звук на стороне сына, но это и неважно. Он не для устрашения. Он просто сдержаться не может.
Его натурально рвет на части.
Он никак не может вписать в картину мира.
В то, чему сам сына учил.
Любви. Ответственности. Верности. Честности. Уважения.
Он не дурак, он всегда видел, что Игнат — тот ещё эгоист. Он сознательно не облегчал сыну жизнь там, где знал — парень может и должен добиться сам. Он получал за это свои камни. Обвинения в нелюбви. В том, что бросил.
Он многое ему прощал.
Он всегда готов был протянуть руку, если сын придет.
Сын же…
— Отец… Орать не надо… Поздно воспитывать…
Ответил, будто утомленно, разозлив ещё сильнее. Пётр слышал, как бьется его сердце. В груди, в висках.
Потянулся к верхней пуговице рубашки, чтобы ослабить. Как с удивлением, краем сознания, отметил, что она и не застегнута. Так а почему воздуха-то мало?
— Я тебя воспитывать буду, пока жив, Игнат! Ты что натворил? Ты что, блять, натворил? Ты давно Миле изменяешь? Вы же расстались с Альбиной. Я же тебя просил… Я же тебе объяснял!!! Я же тебя спрашивал…
— О чём ты меня просил? О чём ты, блять, меня просил? Санту свою проси убожескую, а от меня отвали!!!
Мазать во всё это ещё и Санту — было низко. Она тут ни при чем совершенно. Упоминание её имени укололо Петра ещё раз. И снова больно. Дальше — воспоминание об агукающем младенце, которому месяц с небольшим уже, а родной отец не глянул даже…
Урод потому что.
— Альбина тебе сына родила, Игнат. Это кровь твоя… Плоть это твоя… Ты не можешь на него глаза закрыть…
В душе Петра продолжало клокотать, но голос даже для него внезапно спустился до шепота.
Так, будто это должно бы помочь достучаться. Хотя сейчас чуйка подсказывала — ничто не поможет…
Игнат молчал, Пётр гнал машину прочь от квартиры, в которой спит новый Щетинский…
— А с чего ты решил, что она его мне родила?
Отвечать вопросами — типично для Игната. Он так защищается. И вот этот — глупейший, на самом-то деле — вопрос мог снова заставить Петра взорваться. Но он только закрыл глаза чуть на дольше. Сглотнул, кривясь…
— Я его видел… Он наш. Игнат…
Собирался продолжить. Собирался попросить. К совести возвать. К уму. К сердцу. Только вот Игнат фыркает, будто сильнее вжимает трубку в ухо. Наверное, смотрит в одну точку и зло. Потом же цедит: