Первое отчетливое желание покончить со всем разом поманило подполковника Сергеева еще три месяца назад, сразу после Новогодних праздников.
Случился очередной, безобразный в своей откровенной злобе скандал с женой. Давно уже скандалы эти были нормой, и давно уже возвращение домой сделалось для Сергеева неприятной необходимостью. В тот вечер он снова пришел пьяным, уже третий раз за неделю. Жена, сорвавшись в истерику, осыпала его проклятиями. Он стоял, силясь сказать что-нибудь не менее обидное и хлесткое, но ничего не мог вымолвить, и только скалился в ответ, пытаясь стащить с себя пуховик, путаясь в рукавах и прихожей.
Утром, как всегда, они помирились тем худым, холодным миром, который диктует безвыходность положения. Но что-то подломилось в его душе, осталось, не отступило вместе с похмельем. Как первая раковая клетка, смертоносная и неопознанная. Мысль, что жизнь исчерпала себя, начала приходить все чаще и чаще, и каждый прожитый день подтверждал ее. Он мучился от этого осознания, искал лазейки, но уже не мог спастись в них. И водка помогала только на первом стакане.
Он не раз с удивлением думал, как же незаметно подкралась эта беда! Как он просмотрел момент, когда из молодого, здорового, уверенного в себе мужика вдруг превратился в развалину, которой ничего не интересно вокруг. Одно раздражение, и вечное желание, чтобы все оставили в покое. И скоро оставят! Пенсия уже рядом. Дают дослужить. А куда потом? Чем заниматься? Что его ждет? Живот, одышка, стакан, пропилы мозгов женой, похмелье, серость, тупик. Самое обидное, что даже желания нет бороться! За что бороться?
Разумеется, точкой отчета всего этого была Юлька. Именно после нее жизнь Сергеева стала оседать и обваливаться, как овраг в оползневой зоне. Восемь лет минуло уже с тех событий, а время не лечило, а скорее резало и ампутировало, пока не превратило его душу в одну сплошную культю.
До самой последней мелочи остался памятен для Сергеева тот ночной разговор с женой на кухне. Разговор негромкий, потому что шестнадцатилетний Олежка спал за стенкой, но бешеный по накалу. Надя сидела тогда напротив него, неприятная своим по-домашнему растрепанным видом, с гневными и одновременно испуганными глазами, и быстро свистела ему в лицо шепотом, даже временами задыхаясь от этой быстроты.
Вообще, говорила в основном только она, а Сергеев отмалчивался, вертел в руках консервный нож, и все думал отрешенно, вторым планом, что вот так нож похож на хищную рыбину с далеко выдвинутой челюстью, а если перевернуть, то на птицу с мощным клювом.