– Ну да, в морозилку. Иначе такой запах поднимается…
Он мотает головой и поднимает мешок. Опять это шуршание – как будто наждачкой по ушам яростно трут… Слава держит труп, как младенца, с особой бережностью, которая нынче уже ни к чему…
Перед тем, как закрыть дверь, я облагораживаю его последними наставлениями:
– Мой совет: не пейте, хотя бы до ухода полиции. Я дверь закрою на ключ, прилягу. Когда придут, постучите, я проснусь…
Чтобы не дать волю ненужным разглагольствованиям соседа, я сразу же хлопаю дверью и быстро поворачиваю ключ…
За окном глубокая ночь; темно-серые облака прикрывают серебристую луну. До глубины моей комнатки не доходит желтое сияние фонарей. Звуков не слышно, кроме тех, что создают соседи. В пустой комнате мне вдруг становится не по себе, как будто дух кота не покинул четыре стены, как будто он сидит в самом центре и с вниманием, наклонив голову набок, разглядывает меня…
Я гашу свет и, не раздеваясь, обняв подушку и зарывшись носом в другую, ложусь спать. Сон. Наконец-то сон…
Резкий стук мучительно вырывает из забытья. Я провалился в сон настолько быстро, что даже ни одна мысль не успела пробежать по гостиной сознания. Через щель под дверью в комнату проникает яркая полоска света. Громко звенят возбужденные голоса… Отчетливо улавливался повышенные тона нагло-возмущенного говора Славы. Потом дружный топот вглубь коридора, потом громкие удары по дверям…
Когда я выглядываю в коридор, меня тут же оглушают элегии пьяницы. Впрочем, я стеной стою на его стороне, только вот предпринимать ничего не хочу. Трусливо выходит…
– Все они, вот все они живут тут нелегально! Водят тут всяких своих… Вообще непонятно, кто тут ходит, какие-то левые попадаются… А сегодня вообще прирезали кошку. Вот врач, между прочим! Вот у него спросите, – Слава тычет пальцем прямо в мою грудь, но я отдален от любых ощущений, и эту незначительную боль от нестриженных ногтей костлявых пальцев я будто бы не чувствую. Один полицейский подступает ко мне вплотную.
– Говорят, вы врач.
Я вглядываюсь в его молодое лицо, едва изъеденное морщинами. Мы ровесники, мигом соображаю я, только вот живет он совершенно в других, более благоприятных условиях, и, кем бы я там ни был, жизнь он мою уже презирает. И правильно делает, думаю я, пытаясь узнать цвет его глаз, на его месте я бы тоже презирал бы собственную жизнь.
– Ветеринарный.
– Говорят, тут было убийство.
Неужели он не слушал соседа? Заинтересованность его в деле вызывает у меня юношескую улыбку. Бессмысленную и ничего не значащую. А он, видимо, до последнего верит, что вызвали его в эти трущобы ночью не просто так…