Мама планировала зайти к Эзре, чтобы поговорить о здоровье тётки (они вместе практиковали йогу), попавшей в больницу после инфаркта, но по итогу осталась со мной. Уговоры укрепили мнение, что я слетел с катушек. И не удивительно! Влетев в комнату, я принялся реветь громче и ронять всё, что плохо лежало или стояло. На ковёр падали книги, карандаши, ручки, фигурки супергероев. Копилка, в которую я ежедневно бросал по баку20, ударилась об пол и разбилась на части. По спальне рассыпались тусклые монеты.
– Перестань! – вскричала прибежавшая мама и выплеснула на меня стакан воды. – Прекрати крушить и ломать! Нам потом ещё убираться!
Я словно освободился от наваждения. Гнев напрочь улетучился, оставив после себя жгучую горечь. Не зная куда деться, я просто плюхнулся на кровать с печалью, застывшей в глазах. Мама обтёрла мне лицо и волосы мягким полотенцем и села напротив.
– Что на тебя нашло?
– Ничего.
– Ага, верю! Он тебя обидел?
– Кто?
– Келвин.
– Нет. Знаешь, он сказал, что любит меня, – произнёс я неравнодушным тоном.
– Разве это не прекрасно? – проговорила она так, будто совсем не удивилась. – Ты же влюблён в него?
– Как догадалась?
– По взгляду и по тому, как ты смущался на пляже. Я обратила внимание на стенку.
Мама указала на фотографии. На них были только мы. Ни друзей, ни соседей. Мы в парке среди жирных куриц, клюющих зёрна; на другом снимке рядом с раритетом, «Шевроле» шестьдесят девятого года; следующая фотография была сделана пятого августа ровно в тринадцать сорок три, когда частичное затмение достигло своего пика; затем шли кадры, на которых Келвин пробовал собрать пирамиду из камешков. Ну, и вишенка на торте – снимок с дельтапланом.
– Да, логично, что я влюбился.
– Тогда в чём проблема? – спросила мама. – Он заставил что-то делать против твоей воли?
– Мы поцеловались, – сказал я негромко.
– Очень странно.
– Что?
– Нормальные дети не делятся такими подробностями с родителями.
– Снова за старое? Я говорю потому, что не стесняюсь. Поцелуй был настоящим, нам обоим хотелось это прочувствовать.
– Значит, он…
– Келвин тут вообще ни при чём!
– Хорошо, хорошо, но мне же нужно знать, что с тобой происходит. Что я упускаю?
– Ничего, – повторил я упрямо и опустил голову, чтобы не видеть честного и светлого лица мамы.
Зачем я оборвал лепестки? Цветок был таблеткой снотворного, которое помогло только на пару месяцев. Что дальше? Как справляться? Так или иначе, меня пугало, что скажут люди и что скажет Келвин. Я соображал, что в какой-то мере был виноват в произошедшем. Не стоило бродить поздним вечером по малознакомому району. Даже дети знают, что невысокий уровень преступности – это не гарант безопасности.