В ту ночь над городом кружили два или три бомбардировщика. Их гулкий ропот, соизмеримый лишь с тихим и спокойным звуком сверчков летом августа усиливался шелестом падающей и разлетающейся от слабого ночного ветра бумаги.
Сирены не включали, дабы не разбудить спящих микробов.
Герман стоял у окна спальни, слушал дыхание жены, неплохо спящей на кровати, смотрел в окно и смотрел на шелест тысяч падающих листовок, сбрасываемых с бомбардировщиков. Он пытался представить, как выглядят самолеты, издающие за облачной темнотой столь глухой и протяжный звук. Листовки осыпали августовскую ночь белейшим сияющим снегом, и на момент казалось, что и фонари уже никуда не годятся.
Герман прошел на цыпочках по паркету, ковру, паркету, дошел до кухни, и откупорил новую бутылку виски. По крыше дома стучали шелестом фунты и тонны бумаги. Убавленное на ночь радио молчало диктором, а иногда диктором бубнило. – Они позвали диктора в ночной эфир… – прошептал Герман, допил виски, что оставался в стакане с палец, и вернулся в спальню.
Его жена Анна проснулась и стояла у окна, наблюдая за спокойно сыплющимися листовками, спокойно осыпающимися листовками на сугробы абсолютно таких же, белоснежных, листовок.
– Прямо как снег, – прошептала Анна, услышав скрип паркета мужем. Прошептала, будто боялась потревожить сей погодный сектор-шанс.
Герман раскрыл шкаф и вытащил свою постиранную и пахнущую ароматным мылом форму микробной армии.
– Поеду в штаб.
Анна дышала
– … узнаю в чем там дело.
Анна все еще дышала. Незаметно и осторожно. Вдох-выдох.
Одевшись и выпрямившись, Герман подошел к жене сзади и поцеловал ее в шею, надеясь, на прощанье.
– Почему люди такие плохие… – прошептала она.
Герман подумал о том, что, должно быть, у жены сейчас выступят слезы. Со свежим представлением по мотивам Шекспира.
– Что, если сегодня химикаты доберутся до нашего города? – продолжала Анна.-
Не доберутся. Анна, ты же знаешь, мы глубоко под ободком.
– Опять не повезет побережью… Нужно было привезти сюда родителей. Я тебя просила об этом еще в прошлом месяце, почему ты их не привез, ведь я же просила, а ты меня не послушал…
– Анна, твои родители погибли еще в прошлую атаку.
– Не хочу потерять тебя.
– Не потеряешь.
– Не потеряю?
– Не потеряешь.
Герман еще раз поцеловал ее и направился к выходу.
Дверь поддавалась с трудом. Герману пришлось помочь себе коленом для того, чтобы оттолкнуть от порога тонны сугробов бумаги. -Сколько же у них там листовок? – ворчал он, поглядывая в небо. Небо отвечало темнотой, мягким жужжанием и снегом. Герман смирился с тем, что это все- таки был снег.