Вразумление, самосотворение и биография (Горелов) - страница 6

Мальчик же в тот день приобрел то, что делает одновременно великим и несчастным – пророческий дар. Ребенок пролежал в постели неделю, вокруг все суетились со сказками и разговорами, а у него внутри шла война. С теми войнами он и будет взрослеть, он не мог объяснить причины их возникновения, не мог и влиянием своим что-то изменить. Он просматривал их от начала до конца, на каждом квадратном метре. Гедеон не будет вникать в иллюзии, что человеческая агрессивность требует войны, все это было не его, но на каких-то только ему известных формулах он мог рассчитывать дни ее начала и конца. Пока же его везут в город, теперь уже на постоянное проживание с учебой. Гедеоном назвала его бабушка, когда он, стараясь быть последовательным, осуждал ту птицу. Она просила мальчика не судить строго, а постараться понять. Аиста пристрелили, но зайчонка не спасли, он был обречен на поедание в любом случае, ибо родился уже жертвой.


***

В конце января умер вождь. В деревне был митинг, но из-за большого снега и шквального ветра продлился недолго. Главный вопрос все равно успели озвучить: – Как жить-то будем? Похоже, никто не знал. На одном из трепетавших на ветру красных стягов Ульянка узнала деда Гедеона, и как могла ликовала, утирая сопли. На стяге, рядом с теперь уже почившим вождем, был изображен Карл Маркс.

По возвращении домой Ульянка все рассказала. Гедеону вовсе не хотелось быть похожим на Мордехая – «выкреста» и вероотступника. В храмах его новой церкви Гедеону виделись орлы римского Пантеона, свастики фашистов, ненависть и презрение к русскому народу. Гедеон выглядел, конечно, ужасно марксоподобно, и, казалось, уже не было ни гребней, ни ножниц, чтобы изменить эту картину. Это его беспокоило лишь при помывке раз в неделю, а потом он быстро об этом забывал, благо, было о чем думать. Он рисовал карты новых победно-пораженческих границ и сводил цифры в километры. Мужчина совсем не вникал в прошлое, он был в том, уже свершившемся, но еще не показанном.

За двадцать дней до нападения японского флота на русскую эскадру в Порт-Артуре, на Рождество 7 декабря 1904 года, он показал картинку начальнику Николаевской академии Н.П. Михневичу, человеку, которого он давно знал и очень уважал. Они были знакомы еще со времен окончания им Николаевского инженерного училища, когда он прибыл в чине подпоручика в распоряжение офицера для поручений при штабе войск. Тем офицером и был подполковник Н.П. Михневич, который уже тогда считался одним из крупнейших русских военных писателей и теоретиков. Они хорошо общались и спорили по вопросам военной теории и практики войны, и десять лет потом сохраняли уважительные отношения младшего и старшего. По рождению они – земляки, друг другу были приятны и вразумительны. Так было до осени 1894 года, пока тридцатиоднолетнего капитана не покалечила дуэльная пуля, разбив начисто коленный сустав. Человека, спровоцировавшего дуэль, он убил, но сам остался калекой. Путь в войска был закрыт. Та история имела большой резонанс и могла жестоко для него закончиться. Как раз в тот год был пик хлопот военного министра об официальном разрешении дуэлей в русской армии, и его история как бы заглохла сама собой. Дальше была все та же деревня в Тульской губернии и прозябание у того, уже совсем заросшего пруда. Но прибыл посыльный от Н.П. Михневича, который в то время был ординарным профессором Николаевской академии Генерального штаба России. И он пошел под его начало, в чине штабс-капитана академии. Пройдет 10 лет, Н.П. Михневич станет начальником академии.