Какое было дело аббату до предположений этого человека. Намерения Жоржа и Регины были достаточно выяснены, чтобы лишнее слово могло им как-нибудь повредить. Капитан ошибался относительно чувств маркизы, и прекрасно.
– Я не имею права ответить вам категорически, любезный капитан, но не вправе и разуверять вас в ваших предположениях… главное, могу ли я на вас рассчитывать?
Конечно, никогда еще Лавердьер не брался за поручение с большим удовольствием. Ему и в голову не пришло бы теперь разыскивать виконта, предоставив случаю возможность столь желанного возмездия, но раз эта возможность представлялась сама собой, смешно было бы ею не воспользоваться.
Найдет ли он его, или нет, но он сумеет отомстить, все равно – ему ли лично, или его памяти.
– Сколько времени потребуется вам?
– Времени? Да несколько часов.
– Так что завтра утром вы надеетесь узнать…
– Всю правду.
Аббат призадумался. Регина убивалась, ее беспокойство доводило ее до отчаяния, она теряла рассудок, она страдала и от беспокойства, и от подозрения. Надо было положить конец ее пытке.
– Послушайте, – начал аббат, – если вы узнаете что-нибудь, явитесь завтра в отель маркизы Люсьен, там вы меня найдете.
– Разве маркиза вернулась?
– Я не говорю ни «да», ни «нет»; постарайтесь добиться толку, докажите ваше рвение и добрую волю. Я думаю, что вам не придется раскаиваться.
– До завтра! – сказал Лавердьер. – И окажите мне честь не сомневаться в моей преданности вам… и маркизе.
В общем, аббат был в восторге от своего договора. Специалист в делах шпионства, Лавердьер являлся лучшей гончей, чтобы напасть на след.
Аббат вложил свою руку в протянутую руку капитана и снова исчез в толпе.
– Черт возьми, где же искать этого проклятого виконта? – воскликнул Лавердьер почти вслух.
– Если позволите, я вам помогу, – проговорил чей-то голос почти около него.
Лавердьер быстро обернулся.
Он узнал барона Гектора Маларвика и на этот раз, проникнутый чувством истинного уважения, – он знал, в какой милости эта семья была у короля, – он выпрямился и почтительно снял шляпу. Странная была физиономия у этого молодого человека, цветущего, в полном расцвете физических сил, если хотите, красивого, но в нем было что-то, что вносило в вас какую-то тревогу, беспокойство: впалые глаза никогда не глядели прямо, а если он решался посмотреть в глаза другому, то в них было видно столько наглой дерзости, что-то жесткое, что поражало и от чего становилось жутко.
Он был одет по последней моде того времени.
Всего два дня в Париже, и он успел уже одеться по моде завтрашнего дня: на нем был редингот синевато-серого камлота с бархатным воротником, высокая с полями пуховая шляпа, стеганый муар-жилет, как выражались тогда, «с тучками», панталоны из кутиля, пуховые сапоги; в целом он олицетворял собою идеал дурного вкуса. В довершение всего лорнет, который он, разговаривая, постоянно вертел, точно желая сделать еще более заметным яркий, желтый, шафранный цвет своих перчаток.