Но в подобных кризисах, когда вас уже подхватит колесо, все страхи быстро исчезают: лихорадочная деятельность возбуждает все свойства души и тела.
К Картаму вернулась его светлая голова, его непреклонная энергия. Ему казалось, что за ним опять конвенция, со всей своей страстью к общественному благу.
Было решено, что Марсель будет сопровождать его до границы, образовавшейся из французской армии. Отступать не будут, думал он. Там, где остановится арьергард, там остановится и она.
Действительно, она следовала за обозом даже дальше Линьи, дальше Жамблу.
Картам, весь поглощенный своими делами, не имел времени передать своей дочке тайну, которую он выведал от Жана Шена. Тут было не до личных дел! С каждой минутой опасность отечества становилась все ужаснее, все более и более грозной.
– Уйди, – говорил он ей, – я боюсь только за тебя.
Но она осталась.
И вот однажды вечером она почувствовала, что вокруг нее точно поднялся какой-то ураган, что она попала точно в смерч.
И в тот момент, когда ему предстояло быть убитым, ее имя было на его устах. Она была всего в четверти лье, и все это разбитое войско должно было двинуться на нее, раздавить ее.
Плача, без слез, своими старческими слезами, весь окровавленный, измученный, Картам из Ватерлоо прискакал, как Данте из ада, схватил молодую девушку, уложил ее поперек лошади и, увлеченный общим потоком, понесся вместе с нею, думая только о том, чтобы ее спасти. Только бы знать, что она вне опасности, и он вернется – тогда ему будет не для чего дорожить жизнью.
Но отдыха все нет. Картам все несется, как призрак среди других призраков, которых пришпоривала паника своими окровавленными ремнями.
Он остановился в Женапе; была секунда надежды.
Когда баррикада была разрушена, он заслонил собою молодую девушку, в обмороке, и с саблей в руке, с распростертой шинелью, чтобы ее спрятать, он желал одного только, чтобы его не опрокинули.
Его изрубили: он все еще стоял, защищая ее, свою дочь. С последним вздохом он мечтал спасти ее, и с этой надеждой он умер.
Марсель была жива, она очутилась в хижине одного крестьянина, она не лишилась рассудка, но была подавлена, загипнотизирована этим круговоротом смерти. Подле нее Жорж де Лорис. Сперва она его не узнала.
За эти несколько дней он видел так близко смерть, что перестал быть молодым человеком.
Следовало бы измерять года тем временем, какое осталось жить; сколько раз за эти три дня он был старше всякого старика!
После той позорной сцены во Флоренне, когда он с отчаяния пришел к окончательному решению, когда он постиг разом все презрение, какого заслуживает измена, и стал презирать самого себя за свое бессознательное сообщничество, когда он пережил всю боль встречи с этой атмосферой позора, с женщиной, которую он, любя, так идеализировал, – у него были одна только мысль: забыть, искупить, умереть! Что значит он – единица? Ничего. Сражаясь в последних рядах, неизвестный, он один будет знать, какому долгу он повинуется, и умирая он себя простит.