— Спасибо, что проводила. Было… кхм, познавательно. Особенно про Волково.
— Ага, издевайся.
Повисла неловкая пауза.
— Тебе самой-то далеко?
— Нет, мне на… впрочем, какая разница, верно? А то начну рассказывать, а ты опять разноешься. — Романова одарила Макса идеальной улыбкой. — Все, давай, до завтра. Нам к десяти. И не опаздывай как сегодня!
Она чмокнула его в щечку и поцокала прочь.
— Соня! — почти сразу позвал Макс, и та обернулась. — Это что-то значит?
— Что именно?
— Прогулка под ручку, заигрывания, этот… поцелуйчик?
Девушка развела руки в стороны:
— Что-то значит? Нет, Волчок, ничего. Абсолютно ничего. — И пошла дальше.
Но ушла недалеко.
Остановившись метрах в пятнадцати, возле стоянки электросамокатов, Романова через мобильное приложение привычно оплатила поездку и, встав на мини-транспорт, со словами «Шевелись, Плотва!» покатилась прочь.
А Макс, глядя ей в спину, почесал затылок. Соня была немного странной. Себе на уме. И как к ней относиться, Волков пока не понял.
Решив не забивать себе голову всякой ерундой, он электронным ключом-таблеткой раза с десятого открыл подъездную — парадную! — дверь, и переступил через порог.
Ремонта в парадной не было давненько. Облупившиеся стены с редкими вкраплениями краски, «расписанный» плесенью потолок, запах кошачьей мочи вкупе с «ароматами» канализации, кривые ступеньки… и все это — в свете тусклых лампочек, хоть как-то скрывающих здешний апокалипсис.
С брезгливостью одернув руку от липких перил, Волков поднялся на второй этаж. Сверившись с циферкой на брелоке, позвенел ключами, борясь с тугим замком, и распахнул потрепанную временем двустворчатую дверь…
— Твою-ю ж ма-ать, — не смог сдержать он разочарованный вздох.
Хоть Иван Петрович и упоминал, что Макс должен «проникнуться духом Петербурга» — а где сделать это лучше, нежели в типичной коммуналке? — но все же ведьмак ожидал увидеть… что-то менее «убитое»!
Длинный коридор. Не широкий и не узкий. Под высоким потолком — одинокая пыльная люстра, а в конце коридора — яркое пятно «оконного» света. По стенам, друг напротив друга, шесть старых деревянных дверей, перемежаемых полуободранными, словно склеенными из разных кусков, обоями преимущественно грязно-серого цвета. На полу — затертый и вздувшийся линолеум с зияющими дырками… и жалкой попыткой скрыть их нагромождением различного хлама: от тазиков, ведер и обуви, до табуреток, картонных коробок с игрушками и детской коляски без колес.
— Здрасьте… — из ближайшей левой двери выглянула побитая жизнью и, скорее всего, мужем или сожителем, неопрятная темноволосая женщина лет сорока. Проспиртованное опухшее лицо женщины выражало только одно желание — поскорее выпить.