– Ты просто козел, Бакоа.
– Вот так новость, с ума сойти.
Я пнула его. Мокки дернул меня за ухо, потом тяжело вздохнул и вновь забулькал вином.
– Уху больно, между прочим, – сказала я.
Мокки вдохнул поглубже, как для новой язвительной реплики невиданной колкости, но в итоге просто молча подул мне на ухо, как ребенку – на ранку. Даже заботливо. Даже нежно.
У рыбки боли, у дельфина боли, а у Джеремии не боли, а то будешь иметь дело со мной, сволочь такая.
Мы сидели. Время шло.
– Ты все равно дрожишь, – недовольно резюмировал вор минуту спустя. – Это дождь, просто дождь, Джеремия. Вода, низвергающаяся вертикально. Нет смысла бояться.
– Ты же знаешь, что дело не в дожде, а в Зайверино. Гроза напоминает мне о случившемся.
– Ну и что?.. Однажды тебе все-таки придется оставить это в прошлом, – Бакоа философски пожал плечами. – Хотя соглашусь: ночь и впрямь была дерьмище. Я знал, что суша не встретит меня с распростертыми объятиями, но такое?.. Недружелюбие Шэрхенмисты превзошло все мои ожидания. Хоть обратно ныряй, матерясь.
Я усмехнулась.
Мне вспомнилась третья ночь после нашего побега из Зайверино, когда мы с Мокки заговорили друг с другом. Лил дождь, никак не получалось разжечь костер. Мы пересекали лес секвой: огромные деревья стояли, как стражи, навытяжку, песчаную почву совсем развезло, и мы забились под вздыбленные корни одного дерева, тщетно пытаясь согреться. Где-то вдалеке выли волки.
– Расскажи мне что-нибудь о себе, – попросила я Мокки сиплым после двух дней тишины голосом. – Что угодно: правду или ложь. Просто давай перестанем молчать, пожалуйста.
Он кивнул и короткими рублеными фразами рассказал, что вырос в районе Бездны. Что у него было трое сестер и брат, что мать тяжело болела. Отец жил с ними, но лучше бы не жил – беды от него всегда было больше, чем проку, и если чему-то он и научил своего старшего сына, так это умению ненавидеть, ненавидеть от всей души.
Рассказал о том, как у всех подводных жителей закладывало уши, когда они пересекали границы домов и улиц Рамблы: часть из них, большинство, располагалась под огромными куполами, полными воздуха, в других была зачарованная, облегченная вода, в третьих – просто вода, и, оказываясь там, ты чувствовал всю беспросветность, жестокость и тяжесть моря, сколько бы ни было на тебя надето магических масок и артефактов.
Мокки рассказывал о знати, приходящей в притоны с жемчужной пыльцой, и о полуночных вылазках бедняков на поверхность, о смельчаках, спускавшихся в Бездну и больше не возвращавшихся из нее, о перламутровых трезубцах подводного дворца, о соленых губах и белых зубах морской пены на рассвете.