Она плакала, кутаясь в одеяло. Слезы текли все быстрее, она всхлипывала, начиная рыдать в голос, задыхаться, прижимая к груди ладони, сжатые до боли в кулаки, и вскидывала голову к небу за оконным стеклом, туда, где должна была быть луна, и где ее не было.
Вдруг стало тихо. Она вытерла щеки — слезы закончились, но легче не стало. Хотелось плакать и плакать, рыдать, биться в истерике дальше, пока внутри ничего не останется, кроме тишины, пустоты, покоя, забвения. Хотелось вымыть, вылить из себя все, все без остатка, до последней капли. Радость, грусть, отчаяние, беспомощность, силу, слабость, веру, верность, но не могла выдавить больше ни слезинки. А в груди все еще дрожало что-то маленькое, испуганное до полусмерти.
Захотелось облокотиться на Чье-Нибудь плечо, сильное, твердое, надежное. Мужское. Но за спиной у нее никого не было. У нее не было никого.
Она отвернулась от окна и прислонилась к стене, холодной и жесткой. Она стояла, закрыв глаза, и искала внутри себя силы или слезы. Ничего. Она медленно, очень медленно стекала по стене, пока не оказалась на полу. Там бы она и осталась кутаться в одеяло, но подумала, что снова будет простуда, воспаленное горло, горящие щеки, таблетки, чай с лимоном. И отвращение к этой слабости, этой вязкой беспомощности заставило ее подняться, сделать три шаркающих шага и рухнуть на кровать в груду подушек, где она зарылась с головой в пух и одеяла.
Ей снилась весна, пропитанная солнцем и сладким ароматом цветущего персика, густым и бархатным. И свет пробивался сквозь опущенные веки, и было тепло, хорошо и не одиноко. И была надежда. Да, наверное, это была надежда.
***
В субботу. В пол девятого. Пожертвовав здоровым сном, я стоял у «Карамели».
Она не пришла.
Официант уже давно щелкнул замком и перевернул табличку на двери, а я все мерз. Снег падал, и падал, и падал, я стоял под козырьком, дышал теплым запахом свежих круасанов и ждал. И с каждой минутой Она казалась все менее реальной и все более сказочной, и я не верил, что она придет. Впрочем, она и не шла.
Злой до чертиков на себя за глупое ребячество, я решил отвести душу и позвонил Л.
Было почти десять, она не встает раньше одиннадцати, но я был зол. А теперь и она тоже.
— Я стою на морозе уже долбанный час, — процедил я вместо «Привет, прости, что разбудил», — Ее нет.
— Ты дебил, — ответила Л. вместо «Ничего страшного, мне все равно уже пора вставать». — Что мне ее нарисовать тебе, что ли? Забавно, не отвечай. Суббота!
— Я в курсе.
— Ты кретин. Она спит.
— Думаешь?
— Знаю! Но еще часика три и ты ее дождешься.